Окаянная Русь - [161]

Не было рядом плеча, на которое можно в горе опереться. Новгородские полки, ещё год назад верившие в удачу Дмитрия Юрьевича, теперь разбрелись, напуганные нарастающим могуществом Василия Васильевича. Велика Русская земля, а только она тоже имеет границы, и податься князю Дмитрию было некуда!

Разве что к королю Казимиру? Покаяться перед ним да выпросить какой-нибудь клочок земли на границе с Русью, чтобы было место, где умереть. А так сгинешь безвестно в далёких краях, и могилу никто не найдёт, не поклонится ей.

А тут ещё Васька шлёт гонцов в город и велит посаднику гнать галицкого князя с Новгородской земли взашей. Того и гляди, ввалятся в хоромы дюжие молодцы, повяжут руки и приволокут на суд к великому московскому князю. Вся земля против него ополчилась, не с руки сейчас Новгороду ссориться с Москвой, которая то и дело грозит: «Если не послушаешь нас, напустим татар на вашу землю!» А татар новгородцы боялись, пускай не сходились с ними грудью в бою, но о силе их знали. Оттого и дружбу с ордынцами ценили: не раз вместе ходили супротив Казимира, а бывало, что досаждали и Москве.

На прошлой неделе прибыл из Москвы гонец, сообщил о смерти великой княгини Софьи Витовтовны. Забрала грешницу земля. Сколько бед через неё выпало, не упомнить всего! И кто, как не она, бросила камень раздора, когда посмела снять пояс с Василия Юрьевича на свадьбе у своего сына. Она и боярина Всеволожского подговорила, чтобы тот перетянул мурз на сторону малолетнего сына, когда он с Юрием Дмитриевичем на суд в Орду поехал. Обещала княгиня женить сына на его дочери. Слукавила Софья, а потом и глаз его лишила. От великой княгини лихо шло, от неё, старой ведьмы! Если бы прибрал её чёрт на несколько годков раньше, может, не сидел бы сейчас в тесных хороминах, а правил на московском столе. Грешно плохо думать о покойниках, но Софья Витовтовна злыдня была отменная. При малолетнем сыне распоряжалась в его вотчине, как у себя в девичьей. Даже лицо своё бесстыжее не стеснялась простолюдинам показывать. Эх, гореть ей в аду!

И чем больше находился Дмитрий в Новгороде, тем хуже он чувствовал себя в городе, а мурованые хоромины теперь казались ему темницей. То ли дело Галич! В родной вотчине и изба по-особому сладко пахнет.

Дмитрий поднялся, горло пересохло, самое время смочить его белым вином. Налил себе из кувшина, выпил. Сделалось веселее. Теперь, как холоп, сам себе вино наливаешь, а бывало, утречком выглянешь в сени, там уже бояре толкутся и ждут, когда государь пробудится. Одеваться надумаешь, так один боярин сапоги держит, другой рубаху нательную спешит подать, третий суетится рядом. Разбежались все! Раньше без позволения князя бояре даже в вотчину свою не отъезжали. На коленях вымаливали для себя блага разные, а сейчас, пока до Великого Новгорода добрался, всех бояр лишился, один только Иван Ушатый остался. Знает, бестия, что не сумеет простить Василий Васильевич измены — в темнице и порешит!

   — Иван! Боярин! — кликнул князь Ушатого. — Где ты?

   — Я здесь, государь, — отозвался боярин, низко кланяясь, как будто Дмитрий не растерял своего величия, а был по-прежнему могущественным князем, сумевшим соперничать на равных с великой Московией.

   — Ходил ли ты к посаднику?

   — Ходил, государь, — отозвался Иван со вздохом.

   — Что же он сказал тебе?

   — Сказал, что всё обговорено, нечего к старому возвращаться. Пусть, говорит, князь живёт в Новгороде, никто его отсюда не выгонит, но ратников своих не даст. Так и сказал, нечего в пустых распрях новгородскую силу тратить.

   — Вот оно как повернулось... Ладно, придёт время — и это ему вспомнится.

Вот он, этот вольный Новгород! В какую сторону хотят, в такую и воротят. Недаром у них земли поболее, чем у Москвы. Края побогаче будут и со всего Севера пушнины понабрали. Думают, золотом откупятся. Не выйдет!

   — Только ты, Ванюша, у меня остался. Все меня бросили! Когда сильным был, то всем был нужен, а как мощь подрастерял, уходить стали, народец рыло в сторону воротит. Только рано они меня похоронили. Я ещё поднимусь! Смерчем над Москвой пролечу! Я заставлю их о себе вспомнить, придёт ещё мой срок! А бояр, которые меня оставили, до себя не допущу. Они за богатым жалованием тянутся. Только хватит ли им Васькиного добра? Попомните ещё меня, когда я московским государем стану. Где же это видано, чтобы на стольном граде слепец сидел! — Дмитрий задыхался от злобы. — Сами придут на Москву меня звать!

   — Может, ты отобедать, государь, пожелаешь? — спросил боярин. — Ведь вторые сутки не ешь.

   — Кусок в горло не идёт, — честно признался Шемяка. — Ладно, пускай несут.

Накрыли стол: птица да хлеб. Бывали времена, когда Дмитрию во дворец доставляли в бочках с Волги огромных осётров, иной раз белужьими языками объедался. Чего только на столе не стояло: и спинки осетровые, и икра красная, солонина, лебеди жареные, яблоки мочёные и вишни в патоке, потроха лебяжьи и почки заячьи, куры жареные, мясо вяленое с чесноком. Да дюжину приборов ещё сменят! А стол был таков, что и глазом не охватишь. А сейчас, подобно мужику дворовому, не в трапезной потчуют, а в подклети тесной.