Охотники за пламенем - [99]

Насир замер. Лезвие блеснуло в свете костра.

– О чём именно ты говоришь? О том моменте, когда она потеряла язык? Или когда я узнал, что всё было ложью?

На лице Альтаира вспыхнула ухмылка.

– И того, и другого должно хватить.

– Ты, кажется, тоже обзавёлся привязанностью.

– Речь сейчас о тебе. Прежде чем эта игра закончится, тебе придётся обрывать жизни, а не заводить привязанности.

Насир поднялся, и под сапогами захрустел щебень. Когда дело касалось Альтаира, он терпел многое, но только не вмешательство в его работу.

Насир понизил голос:

– Не нужно говорить мне, что делать. В отличие от тебя, я знаю своё место.

– Не смог удержаться от того, чтобы разыграть эту карту, а? – заметил Альтаир с тихим смехом. Лицо генерала превратилось в равнодушную маску, прежде чем он поклонился. – Простите меня, мой Султан.

Альтаир вернулся к остальным. Насир заметил, что в его тюрбане распустился ирис. Заметил лёгкую улыбку на губах Кифы. Не обращая внимания, генерал что-то прошептал ей на ухо, и пелузианка, прежде чем снова перевернуть мясо, залилась смехом.

Насир поджал губы.

«Я и Охотница».

* * *

«Ну вот опять», – подумал Насир, прислонившись к дереву.

– Убийцы есть убийцы. Мои глаза не врут, – рассказывала Кифа об инциденте в Гулюле, столице Пелузии. Она впилась взглядом в Насира, но принц демонстративно смотрел в другую сторону. – Хоть хашашины, хоть нет.

– Ни один хашашин не убьёт человека во сне, – настаивал Беньямин. – Нет ничего более трусливого.

– Откуда ты знаешь, что это был хашашин? Может, это был пьяница в нелепой одежде. Я бы не заметил разницы, – сказал Альтаир.

Охотница бросила взгляд на Насира.

Беньямин вздохнул:

– Вы все сущие дети…

– По сравнению с тобой моя бабушка – ребёнок, – протянула Кифа.

Альтаир подавился водой. Охотница похлопала его по спине.

– Довольно уже, – попросил Беньямин, поправляя спальный мешок. – Кифа, ты сегодня на страже.

– Твоё желание – моя бессонница, – отсалютовала воительница.

Спать, однако, никто не спешил. Они вели себя так, будто были на отдыхе, могли подниматься в любое время и наслаждаться окружающим миром. Но Насир, в отличие от отца, обладал терпением. Именно терпение было отличительной чертой любого хашашина.

Он подождал, пока Кифа отвернётся, а затем пробрался мимо спальных мешков, задержавшись перед Альтаиром дольше необходимого. Взгляд Насира вновь упал на шею генерала. Обнажённая кожа взывала к навыкам хашашина. К навыку с лёгкостью пронзать плоть и сухожилия. Каждый вдох Альтаира заманчиво звал Принца Смерти.

Однако хашашин никогда не убивал лежащего человека. Даже Беньямин это знал.

Насир, осторожно перешагнув через генерала, бросил дров в огонь. Он наблюдал, как свет танцевал на бледном лице Охотницы. Тёмный «вдовий пик» опускался на лоб, как наконечник стрелы. Её волосы, всё ещё заплетённые в косы, выглядели как корона. А сама Зафира – как королева.

«Тебе придётся обрывать жизни».

В своём воображении Насир увидел тонкую колонну её шеи, залитую алой кровью. Увидел, как свет в её глазах потускнел до небытия. Увидел пепельную от смерти кожу. У Насира перехватило дыхание.

Рука Охотницы шевельнулась, сомкнувшись вокруг кольца на груди, а губы что-то пробормотали.

Кифа повернулась.

Насир, поджав губы, бросился к руинам с сердцем, наполненным печалью.

Он двигался беззвучно, пока тени воспламеняли его сердце. Принцу не потребовалось много времени, чтобы найти уединённую переднюю вдали от лагеря с выходящим на другую сторону окном. Оттолкнув деревянную доску, Насир забрался внутрь. Его шаги эхом отразились от стен, и что-то, прятавшееся в темноте, юркнуло прочь.

Он хотел, чтобы всё прошло быстро, поэтому, очистив свой разум, приступил к работе. Собрав хворост и обломки деревянных балок, Насир сложил их в тёмном углу каменного зала. Прохладный ветерок из зияющего окна мешал всем попыткам поджечь драгоценный клад. Он обвивался вокруг шеи, целовал горло, шептал над ухом.

Насир сглотнул. Уши полыхали от эмоций. Принц попытался снова, выдохнув лишь тогда, когда удовлетворяющее шипение огня наконец-то нарушило тишину. Вскоре комната залилась танцем оранжево-золотистого зарева.

Насир вытащил из кармана проклятый кожаный мешочек, внутри которого лежали три полоски папируса. Три, на тот случай, если он потеряет первый. И второй тоже. Как настоящий болван, каким считал его султан. Мысли об отце всколыхнули воспоминания о матери. Он вспомнил её тёмные волосы, весёлый смех. Лучезарную улыбку, когда на тренировочной площадке она одерживала победу над сыном при помощи чёрного скимитара. Слова, которые успокаивали его. Альдераминский бальзам в виде чёрной смолы, который она втирала в кожу сына, чтобы его ожоги заживали быстрее.

Никто по-настоящему не ценит прикосновений матери, пока не перестаёт их чувствовать. Никто не скучает по материнской любви, пока колодец её жизни не истощается.

Пламя издевалось над принцем.

Насир, стиснув зубы, затаил дыхание. В этом и заключалось проклятие памяти. Проклятие вечно открытой раны. Его глаза горели, и он знал, что их обрамляют красные круги.

Мир задрожал, и в пустыне Шарра Насир Гамек начал медленно терять рассудок. Он увидел боль в глазах Охотницы. Гнев во взгляде Альтаира. Услышал резкие слова Беньямина. Ощутил кровь сотен убитых им людей. Почувствовал запах собственной горящей плоти, когда кочерга коснулась его кожи.