Охотники и ловцы рыб - [41]

— Так ты его все же полюбила, — с грустью сказал Творимир. — Ох, девонька, ох, ты и намучаешься.

— Не думаю, что буду долго мучиться после его смерти под Старгардом.

— Даже так, — Творимир помрачнел и задумался.

А птицы над их головами оглушительно и беззаботно пели свой гимн рассвету.

— Но все мы под Богом ходим. Если он останется жив, что тогда?

— Только бы он остался жив, только бы мне знать, что он где-то есть на белом свете, тогда и я могла бы жить, а не ждать смерти.

На это лучший друг ее отца только бросил на девушку пристальный взгляд и промолчал.

— Послушай, Творимир, а ты-то как, наверное, соскучился по своей семье. Марьяна же тебе не просто милая, а жена…

— Я теперь думаю, что даже на Небе не был бы счастливее, чем дома. Целый год почти деток не видел. Выросли поди. Младшенький уж и забыл, наверное, как тятя выглядит. Еще и не признает при встрече. А Марьяна… — он закрыл глаза и беззащитно улыбнулся своим воспоминаниям. — Да, оба мы с тобой хороши. Такие христиане, прости Господи. Но я так устал от этих мест, от здешних странных христиан. И от постоянной личной ненависти, которую не исправишь. От материнской ненависти. Иногда и не верится, что есть на свете женщина, которая так меня любит. Моя жена, мать моих детей. Ох, еще бы хоть разок увидеться… Не плачь, не плачь, девонька, мало ли как все сложится под Старгардом.

А птицы, как ни в чем не бывало, звонко щебетали в ветвях липы.

— Ладно, пошли обратно, я все понял. Уже народ поднимается. Не будем привлекать к себе внимание.

По Одре отряд княгини сплавлялся на двух ладьях, по семь человек в каждой ладье. В одной находились княгиня, две ее плотных, невысоких холопки и четверо княгининых воина, включая седого, осанистого, но еще крепкого Свентобора. В другой — Любава с Сольмиром, четверо новгородцев и отец Афанасий. Афонскому монаху удалось незаметно уплыть с ними из-под носа почуявшего близкую добычу пана Герхарда. Путешествие оказалось нетрудным, и очень скоро они достигли нижнего течения огромной реки, такой широкой, что сейчас, когда в горах шли дожди, с одного берега не было видно другого. Конечно же, без помощи поморян, живших на польском берегу Одры, германцы с другого берега не смогли бы легко преодолеть польскую границу. Отряд оставил лодки в укромном местечке, и путники пешими, нагрузив на себя большие вещевые мешки, направились к недалекому Старгарду. Местность кругом изобиловала болотами. По обе стороны дороги высились сосны, ельники, кривые березки, темные заросли ольхи.

В одном из таких ельников, сидя на зеленом мху с рыжими коробочками спор, с желтыми звездочками лапчатки, так красиво выглядящей среди зеленого мха, сидела Любава, пока в чаще леса ее друзья новгородцы допрашивали Свентобора. Время пришло, медлить было нельзя, и девушка старалась не думать, какими способами воины выбивают сейчас из него нужные сведения. Просто сидела и смотрела на резные листья папоротников, на лиловые метельчатые соцветия изящных ятрышников, на кусты малины на близкой опушке. Где-то совсем в другом месте Сольмир развлекал отдыхающую княгиню искуснейшей игрой на гуслях. Та, конечно же, давно заметила безнадежную влюбленность сказителя, она ей льстила, забавляла, казалась чем-то несерьезным. Судя по всему, приворот муромский волхв вначале делать не стал, видимо, рассчитывал добиться взаимности своим обаянием, ну а теперь, когда он понял, что его обаяния не хватает, ему помешал отец Афанасий, не ленившийся тихо напоминать парню в течение всего плавания, что приворот — это ни в коем случае не любовь. Скорее всего, у него не получится, но не дай Бог, что-то выйдет. Ему, отцу Афанасию, пришлось видеть, как сначала покончила с собой жертва приворота, а потом, раскаявшись в содеянном, и тот, кто этот приворот применил. «Подумаешь, молодой парень влюбился, ну потерпи, сынок, скоро пройдет». Сольмир морщился, он уже не надеялся, что пройдет скоро или не скоро, но приворот так и не применил. Предслава часто слушала, как он несравненно играет, или поет, но о более серьезных вещах беседовала не с ним, а со Свентобором. Тот изображал из себя языческого вождя, желающего креститься самому и крестить своих людей. Бедняга старательно выслушивал длинные проповеди и поучения княгини, такие нудные, что даже отец Афанасий, услышав издали несколько таковых, от души жалел несчастного вождя. А тот слушал, кивал в нужных местах и со всем соглашался ради той цели, которую сам для себя счел высокой. Княгиня Предслава, наивно считая себя просветительницей дикого народа, полностью шла на поводу у Свентобора.

Любава терпеливо ждала. Наконец, густые невысокие елки впереди раздвинулись и навстречу девушке из чащи шагнул Творимир. Она молча смотрела на него, обхватив колени руками, глядя на воина испуганными глазами.

— Да полно, девонька, — поморщился подошедший. — Мы же не палачи. Харальд его только пугнул. Ты ведь знаешь Харальда. Он бывает очень убедителен. «Жизнь — если расскажешь правду, смерть в болоте, если будешь молчать». Причем, смерть неизвестная, потому что княгине мы скажем, что неизвестно, где пропал твой Свентобор, может, и к соплеменникам убег. Не видали, мол, со вчерашнего вечера.