Слова эти не описывают того, что случилось.
Они не описывают ничего, да и не могут описать. Слова отражают действительность, но отражение это – искаженное. Кто бы ни был автором слов и сколь бы этот автор ни хотел поведать истину.
И не потому, что истины не существует. Ее и правда не существует, только дело не в этом.
Вполне достаточно и того, что автор вообще есть, того, что реальная картина отражена лишь в его словах. Отражена со столь малой точностью, что даже самое кривое из зеркал по сравнению с его речью – просто-таки эталон правдивого изображения…
Слова клубятся серой пеленой,
Ложась на лист бессмысленной волной.
Тончайшая игра оттенков, красок,
Рифмованный узор, орнамент сказок —
Кому нужны они, коль суть – пуста,
Коль смыслом речи стала Пустота?
О чем писать, когда огонь угас, —
О пепле? (чтоб его не видел глаз!)
О холоде? (будь проклят он вовеки!)
О черном безрассудстве Человека,
Сменявшего себя и свой удел
На чуждый путь незавершенных дел?..
Бесцветной дымкой слов затянут лист,
Что был недавно ясен, бел и чист,
Что обещал в безмолвной красоте
Приблизиться к Великой Пустоте…
Пустой, он полон смысла был; слова
Заполнили его, а суть – мертва.
О чем писать, когда уходят сны, —
О светлых днях ушедшей старины?
О рокоте железного набата
И тех, что были под шумок распяты?
Все это было. Много, много раз;
Сколь мало смысла у затертых фраз…
Сверкает серебро великих Слов,
Слепящих лишь отъявленных ослов;
Лист, мудростью наполненный небес,
Спасает тех, кого попутал бес,
И святость свитка – выше всех вершин;
Воистину, смысл должен быть один.
О чем писать, когда слова – пусты,
И ужас подступающей Черты
Возвышенные речи обращает
В истерику, когда никто не знает,
Что сказанное слово – не вернуть,
Что порождает слов сплетенье – Путь?
Трещина. Лишь в этом наш успех
Граница Разлома. Буро-седой туман, сладкая приторная вонь, горячее дыхание подземелий. Под свинцово-фиолетовой тяжестью небосвода бугрится Стальная Радуга, у подножья которой Разлом исчезает сам собою, как отрезанный.
Глубины Разлома не ведает никто. Поправка: не ведает никто из тех, кому известно слово «глубина» и его значение. То есть никто из людей. Измененные, обитатели бесплодных земель по обе стороны Разлома, словами не интересуются. Как не интересуются они и многим другим, чему нет места в новом мире.
Когда-то говорили «в новом, лучшем мире»; но было это в те далекие времена, когда нового мира еще не существовало, и говорящие могли хотя бы надеяться, что он окажется лучшим… Рожденных в старом мире среди людей уже не оставалось, и все-таки они помнили – лучший мир уже был. Дальше, в будущем, их ожидало только худшее. Измененные же, порожденные новым миром, вообще не задавались такими отвлеченными понятиями, как «лучший» и «худший»…
На краю Разлома вырастает узкоплечая фигурка, недостаток телесной мощи ее обладатель восполняет проворством и неуловимой грацией хищного насекомого. Одежда в грязи, темно-пятнистая зелень вполне соответствует колеру местности. Цепкий и широкий взгляд в одну сторону, в другую. Ни одного Измененного поблизости нет.
Нетерпеливый жест левой рукой, и разведчик выбирается наружу.
Следом за ним появляется второй, и третий, и четвертый. Эти сложены покрепче, но одеты так же и перемазаны не меньше. У двоих в руках копья, третий бережно прижимает к груди какой-то мешок.
Участок, на котором в прежние времена повесили бы знак «осторожно, обвал». Еще один. Еще… Вот юго-восточный край Болота, почва здесь почти твердая, лучшего места рядом нет. А знак «опасность» здесь и без того поставлен на каждом шагу – в умах тех, кто разумеет такие знаки.
До Холма недалеко, там Стена и за ней Измененных можно не опасаться. Беда в том, что как раз в этом «недалеко» они и обретаются, там – их территория, там их не приметить издалека. На Болото даже разведчикам лучше не соваться.
Только выбора у людей нет.
Шкворень отвинчивает наконечник копья, расстегивает ржавую цепь, что носит вместо пояса, и пристраивает лезвие на крайнее звено цепи. По его знаку маленький отряд движется навстречу своей судьбе.
И буквально через несколько секунд нос к носу сталкивается с этой судьбой. С полудюжиной Измененных.
По влажной духоте того, что должно было зваться воздухом, частой дробью бьет музыка. Из развалин на северной окраине Болота звучит голос. Человеческий. Низкий, сильный, словно сплетенный из нескольких других голосов – или же это просто эхо, отражающееся неизвестно от чего…
Нас четверо. Пока еще мы вместе.
И дело есть, и это дело чести.
Девиз наш – все за одного,
И в этом наш успех.
Я задержу их, ничего!
Вперед – один за всех!
Цепь Шкворня хлещет по передним лапам Измененных, и те падают обратно в грязь. Яростный кивок спутникам – двигайте дальше!
И те подчиняются, хотя с боков подступают все новые твари. Потому что – надо.
Ржавчина и грязь летят во все стороны, звенья тяжелой цепи крушат плоть и кости, лезвие в мощном кулаке разит тех, кто подобрался поближе. Потом двоим Измененным удается поймать цепь, и Шкворень, бросив оружие, срывает с перевязи два топора. Вихрь ударов бушует в такт музыке несколько секунд, затем прекращается. Кучка Измененных смыкается над Шкворнем.
