Снежная пыль брызнула из-под копыт вздыбленного коня Творимира. Его спутники остановились секундой позже и не столь эффектно. На обочине широкой, мощеной деревом киевской улицы стояла молодая чернобровая ясноглазая женщина и, чуть склонив голову в светлом платке и маленькой шапочке поверх платка, смотрела на всадников, только что въехавших в стольный град.
— Это что? — удивленно спросил Всеслав, глядя, как всегда спокойный и уравновешенный Творимир с потрясенным выражением на лице, не замечая того, что делает, с блаженной улыбкой спешился и оцепенел рядом со своим конем.
— Это не «что», а как раз и есть та самая Марьяна, — бесстрастно ответил Всеславу Харальд, заставив своего мощного скакуна попятиться назад. Забрал из рук стоящего с дикой улыбкой на лице Творимира поводья. Тот отдал их, даже и не заметив своего жеста. — Сразу видно, что ты не новгородец, Всеслав. Поехали. Ему теперь не до нас.
Творимир все с тем же безумно-блаженным выражением на лице медленно направился к стоящей на обочине Марьяне. Та глядела на него, заметно порозовев, и не видела никого, кроме медленно идущего к ней человека.
— Да, видать, история сватовства Творимира до польского двора князя Болеслава не дошла, — довольно-таки ехидно заметил Негорад, как всегда улыбаясь. — Для тех, кто не новгородцы, объясняю. Марьяна — это жена Творимира. Он посватался к ней, когда был еще, как и мы с Харальдом, натуральным нехристем, — Негорад снова оскалил в улыбке ровные белые зубы. — А она уже в то время была христианкой. Да-а-а. Господин Великий Новгород тогда немало повеселился.
Он тронул коня. Отряд всадников, цокая копытами по дереву отмостки, не спеша направился по центральной улице Киева к постоялому двору, способному принять на постой: польского посланника в русских землях Всеслава и трех его воинов; Любаву, его так называемую невесту, новгородку, и трех воинов, новгородцев, ее сопровождающих; и муромцев Сольмира и Ростилу, так же едущих в отряде.
Итого, даже и без отставшего Творимира их было десять человек. Внушительный отряд.
— Особенно было весело, когда Творимир, напившись с горя после очередного отказа Марьяны, разнес по щепочкам корчму, — как-то даже мечтательно произнес обычно суровый варяг Харальд. — Даже вспомнить приятно. Щепочки и дощечки валялись по всему проулку аж до полудня. Жители окрестных домов наперегонки собирали их для растопки. Больше уж ни на что в хозяйстве такая мелочь деревянная не годилась.
— И чем все закончилось? — с живейшим интересом спросил Всеслав, никогда не скрывавший своей неприязни к христианам, украдкой взглянув на свою невесту, христианку.
— Если ты о корчме, то ее отстроили еще краше прежнего, — лениво ответил Негорад, ловя ладонью крупные редкие снежинки, неспешно падающие в пронизанном неярким солнечным светом воздухе. — А если о Марьяне, то, как видишь, она нарочно приехала в Киев из Новгорода, чтобы пробыть вместе с мужем два-три дня. А путь неблизкий. Чуть ли не самый счастливый брак в Новгороде. Никого, кажется, не обворовывают «на счастье» так часто, как их. Верно я говорю? — Негорад со своей холодноватой улыбочкой посмотрел на новгородцев.
Всеслав сопоставил слова новгородца о том, что Творимир во время сватовства еще «был нехристем», с тем, что теперь тот был христианином, и решил обо все расспросить самого Творимира.
Через несколько дней у него такая возможность появилась. Полностью пришедший в себя после счастливого потрясения, Творимир наведался к друзьям на постоялый двор и даже решил там отобедать. Он с дружелюбной улыбкой донельзя счастливого человека наблюдал, как побрившийся на западный манер, но оставивший усы Всеслав приближается к тому концу стола, где расположился знаменитый муж знаменитой Марьяны. На противоположном конце длинного тяжелого, скованного медными заклепками стола устроилась группа путников. Те пили, веселились и травили разные байки.
— …святой князь Борис, вот тебе крест, от всех хворей исцеляет, и не исчислишь даже, от каких. Слышал историю, как у одного калеки нога выросла после молитвы у его мощей?
— Ух ты! И что же князь Ярослав?
— Так вот. К этому я и веду. Едет как-то наш князь Киевский по лесу по дремучему. Дремучему да непроходному. Глядь, а кругом лихие люди. Ну с князем, знамо дело, дружина, изловили людишек тех. Князь-то иногда крут бывает. Атамана велел повесить без долгих разговоров за все злодейства евоенные. И вот повели душегубца атамана к сосне, веревку пеньковую на ветку навесили, а тот возьми, да и заговори. Дескать, я, дорогой князюшка, хоть пожил как мужик. И бабы у меня были и детушки после меня осталися, а ты, хоть и князь, но один как сокол. Нет у тебя детушек-то…
