Охотник за бабочками - [50]

Открываю дверь и едва успеваю отскочить от блестящей волны самоцветов. Кузьмич, видя это, ругаясь, рвет на куски мешок, пинает ногами камни и проклинает тот день, когда узнал о реальной стоимости окружающих его вещей.

Я зашел внутрь, и куколка перестала плакать. Последний алмаз упал в усеянный камнями пол, и большие глаза ее мгновенно высохли.

— Динь-динь, — тихо зазвенела она.

— Без сознания я был, поэтому и отсутствовал, — пробурчал я, оглядывая захламленное помещение.

— Динь-динь.

— Да нет, — я потрогал ссадину на щеке, — Все нормально. Пустяки. Заживет до свадьбы.

— Динь-динь-динь.

— Я ему потом все крылья пообломаю, — пообещал я.

— Динь. Динь — дон.

— Конечно, скучал. Куда ж я денусь. Вот как сознание потерял, так с того времени и скучал.

— Дон. Дон-дон.

— Нет. Теперь никуда не исчезну.

— Дон. Динь — динь-динь.

Я вытащил носовой платок, пристроил его на носу у куколки, она хрюкнула и высморкалась.

— Динь.

— Это от перемены климата. У меня тоже сопли от этого случаются. Пройдет. Ты только больше не плачь, ладно?

— Динь.

— Вот и замечательно.

За спиной раздался подозрительный шорох. Я повернулся.

Держась за металлический косяк, там стоял Кузьмич с разодранным ранее мешком, и смотрел на нас выпучив глаза.

— Командир! Ты что?

Я поднялся с камней, подбросил один из них высоко вверх, и ловко поймал обратно.

— Что, Кузьмич?

— Ну, ты это… Разговаривал с ней.

— Ну и что? — камень-изумруд стоимостью в несколько тысяч брюликов вновь взлетел к потолочным переборкам.

— Да нет. Ничего, — встряхнулся Кузьмич, — Нет. Чего. Ты же с ней так разговаривал, словно понимал, о чем она звякает.

— Ну, понимал, — камушек срикошетил о переборку и отлетел в угол отсека, — И вообще Кузьмич, подслушивать чужие разговоры нехорошо. Усвой это на будущее. А теперь вали отсюда порядок наводить. А то меня так и подмывает вспомнить некоторые обстоятельства положившие начало этому бардаку.

Кузьмич еще несколько секунд потаращил на меня глаза свои бесстыжие, потом пробурчал: — «С ума сойти можно», — и отправился выполнять поставленные перед ним задачи.

— Динь.

— Не слишком-то я и строг, — повернулся я к куколке, — Слушай, а как это у тебя получается?

— Динь-динь. Динь-динь.

— Думаешь? Может и права ты. Одно целое всегда легче понять. Ты повиси тут. А мне пора в рубку. А то без меня они там черт знает что, натворят.

— Дон-дон.

— И вернусь я, как только освобожусь.

Я помахал на прощанье рукой и вернулся в капитанский отсек. Сел в кресло и принялся выискивать по карте место нашего местоположения.

Кто-то подергал меня за рукав. Этим кто-то мог быть только Кузьмич. На Корабле больше ж никого нет. Куколка не считается. Она только висеть может.

— Могу ли я обратиться, командир?

— Обращайтесь, первый помощник, — я еще не забыл его уколы шилом.

— Вот именно как первый помощник, и как первый друг, советник и товарищ, я хочу заявить, что твое поведение, командир, весьма настораживает команду. Эти странные разговоры с бубенцами. Эта странная либеральность с носовыми платками. Команда считает, командир, что с вашей головой не все в порядке.

Пришлось оторваться от карты.

— Волк тоже так считает? — обратился я к кораблю.

— Имеет место быть некоторое сомнение, — робко ответил Голос.

— Следовательно, — заключил я, — Это бунт?

— Не надо так, — Кузьмич оторвался от рукава и переместился в область глаз. Он так всегда делает, когда хочет, чтобы его слова дошли до самой глубины моего сердца, — Мы тебе, командир, только добра желаем. Пойми нас правильно. Ты с будильником, как с женой родной лясы точишь, и лицо при этом у тебя самое одухотворенное. А ты, командир, хоть раз видел себя в зеркало, с лицом одухотворенным? Дурак дураком. Вот мы и думаем, что ты рехнулся.

Может и правда у меня того… не все в порядке? Умом могу понять, что с коконом я не мог общаться. Тем более такие слова нежные в светлой памяти не говорят. Да вроде и голова нормально работает. Что хотел, то и говорил. А то, что понимал звон ее, так это наваждение. Совсем запутался.

— Значит так, — я резко вскочил с кресла и ткнул пальцем в Кузьмича, — Как командир корабля, хотите вы этого или нет, приказываю прекратить все разговоры о коконе до особого на то распоряжения. В случае невыполнения приказа виновные будут назначены во внеочередной наряд. Вопросы есть?

Кузьмич быстро замотал головой. С этим все ясно.

— Корабль! К тебе тоже обращаюсь?

— А что сразу Корабль, — возмутился Корабль, — Как что, так сразу Корабль. Я ничего. Я совсем даже не против. Это все Кузьмич затеял. Он тебя, наверно, к курантам этим ревнует.

— Дурак, — коротко сказал Кузьмич и гордо удалился из рубки.

А я занялся картой.

Не успел я сосредоточиться, как Голос, не скрывая возбуждения, объявил:

— В двух кабельтовых парсеках по курсу флот якудзян.

Здравствуйте снова. Не ждали.

— Сирену тревожную включать, или так сойдет? — поинтересовался Голос.

— Никаких сирен, — приказал я, — Слишком много чести. Двигай прямо на них. Никуда не сворачивай, скорость не меняй. И вот еще что. Включи передатчики. И это само собой. Огни габаритные и флаг наш наружу. Что б видели, кто идет.

Якудзянский флот приближался с каждой минутой. Сначала он был похож на рассыпанные черные шарики, на боках которых отражался свет миллионов звезд. Потом шарики превратились в мячики. И уж следом в огромные боевые корабли.