Охота за древом - [9]
Шрифт
Интервал
Он взвесил все. И в пасть полез к дракону.
10.
Он взвесил все — и в пасть полез к дракону.
Зачем? Страх на родню, друзей беду
навлечь? (Не знал он, что не по суду
метут — по разнарядке, без резона.)
Любовь к России странная? Озона
нехватка за границей? Не найду
за давностью ответа — и ввиду
того, что рассуждать теперь легко нам
логически. Но прошлого не зли:
оно в ответ на сладострастный зуд
вершить над ним наш беспристрастный суд
сожмет в объятьях и оставит с носом.
И бьюсь я над загадочным вопросом:
как вышло, что его не загребли?
11.
Как вышло, что его не загребли?
Для власти ценным был специалистом?
Незаменим был? Не был коммунистом?
Но и таких без счета в гроб свели,
и раствориться в лагерной пыли
равно светило чистым и нечистым.
…Позором стукачам и особистам
в июне сорок первого пришли
в квартиру коммунальную родня,
друзья, соседи (дед им был за ребе),
и был опасней смерти разговорец.
Плохой прогноз, — сказал он, — у меня,
когда на нас фашистское отребье
идет, а тут проклятый правит горец.
12.
А тут пока проклятый правил горец,
купив победу по цене разгрома.
И ждали зря, что полегчает дома —
лишь горшая травила души горечь.
Но я про деда. Шла у нас про то речь,
как он не сел. Мне рассказал знакомый,
его коллега: секретарь парткома,
их Торквемада, псих-шпионоборец
(Бог шельму метит: некто Кебенёв)
сказал кому-то, кто не донесет —
и понеслось по институту слово:
«Что Майзель контрик, ясно и без слов,
но парень честный, х… с ним, пусть живет»
и — вычеркнул из списка рокового.
13.
В тот раз избегнув списка рокового,
он воевать по возрасту не мог
и в Куйбышев был послан — на Восток
вещать. Им было не найти другого —
ни уровня его языкового
ни чтоб и местных нравов был знаток.
Но этой передышки вышел срок:
в Иран он едет драгоманом35>снова.
Война прошла. Он в Африку отправлен,
где будет четырех держав альянсом
колониям дан статус итальянским.
И к каждой делегации приставлен
справляться с языками целый цех.
В советской переводит он со всех.
14.
Он переводит с языков со всех,
Но ночь — его: он бродит, пишет вволю.
Он слышит речь, он в Африке, он в поле!
Он жив, не стар. И это ль не успех?
Обратно через Лондон. Без помех
сидеть в библиотеках: вот раздолье!
Здесь тратить час на ужин жаль до боли,
так на прием загнали как на грех.
А за столом Хью Гейтскелл36 оказался.
Дед, пальцем ткнув, сказал, хвативши лишку:
«И я по маме Хацкель, вот как этот».
Вмиг древо принесли, и отыскался
российский след. Тут лорд вскричал «Братишка!
Ах, как я рад!». И дед сказал: «Forget it!37».
15.
Лорд рад родству, а дед сказал: «Forget it!»
и рать сексотов38 оглядел украдкой,
но был той швали, на халяву падкой,
вискарь родней, чем Ильича заветы39.
В Стране Советов вновь в родимом гетто
вмиг схвачен века-волка мертвой хваткой,
амебной абиссинской лихорадкой
и творческой, он свой научный метод
к безмерному примерить материалу
спешит ночами, сердце надрывая.
В апреле, в пятьдесят втором, в трамвае
оно не выдержало, и его не стало.
Так пал в ничейной битве Ланцелот.
Драконий труп еще кривлялся — с год40.
(октябрь 2008 — апрель 2009, Москва — Гарлем)
Стихи, не вошедшие в два изданных сборника
«Судьба порой сплетала туго…»
Осе Каплану на 65-летие
Судьба порой сплетала туго,
хотя и жаловаться грех,
зато на всю катушку друга
иметь — везенье не для всех.
Уже немного тех осталось,
с кем бабку помянуть и мать,
но наползающую старость
как дар нам легче принимать,
когда в кругу потомков милых
за тесным праздничным столом
есть с кем поднять, покуда в силах,
бокалы в память о былом.
А вдруг потрафит смерть-старуха
до возрастов библейских нам,
чтоб лет до ста внимало ухо
твоим мальчишеским стихам,
чтоб прочны были мирозданье,
где внуков и детей растим,
и дом, где не за мзду и званья
не видно стен из-за картин.
Так выпьем водки, коли пьется!
Печенка есть — душа легка.
А только здесь ли жизнь дается,
то нам неведомо
пока.
(21 декабря 2006 г., Москва)
Прощанье с кармой
«Народ — биомасса истории»
(И.М.Дьяконов, в разговоре)
«И вы, мундиры голубые…»
(М.Ю.Лермонтов)
Памяти Бродского
я расплатился с тобой под расчет за хлеб вино и ученье
за искусство любить (чет) и за науку забвенья
(нечет) в этой степи где гурт исходная единица меры
биомассы живого мяса поживы войны и холеры
ибо смерда жизнь как гондон одна разова и конечна
но в том бонтон что величина и величье державы вечны
прощай волок из варяг ладейных и урок былинных в греки
чай путь долог с малин удельных к голубой царевой опеке
от благоверной царицы Феодоры бляди к Федорину горю
порционному горю христа ради на этом сиром просторе
в этой путине безрыбья бурлящей радостью рабьей
под вечной властью отребья в позе распятья крабьей
в этом волчьем урочье в этой топи горючей
в этой доле собачьей в этой юдоли сучьей
на этой вдовьей поляне политой спермой
пострелянных здесь по пьяни Великой Стервой
имя которой кощунственно мусолить в соплях патриоту
а пришлецу бесчувственному прокаркать легко до рвоты
съел у нас этот брак как поется лучшие годы
я тебе не друг и не враг бери половину свободы
как знаешь распорядись и оставайся с Богом,
только что не трудись платком махать за порогом
а я сактируюсь с зоны пойду по следам таежным
коридором зеленым пройдусь по твоим таможням