Охота за древом - [8]
Шрифт
Интервал
рвались их жрецы и мессии.
Ловились. Заказан тот путь.
Тем паче еврею в России.
3.
Тем паче еврею в России
на это ловиться не след.
Вон, тянется красный послед
от родов, где наших усилий
не счесть. Даже если бузили
юнцы — и погромам в ответ.
Но с памятью в тысячи лет
грех есть ли стыдней амнезии?
А в Бога — не зная — нелепо
не верить. Как веровать слепо.
Зря разум Творец дал нам, что ли
(иль Дарвин-старик нагадал)?
Но гидом я разум бы взял
в прогулках по минному полю.
(июнь 2008, Бронкс)
Дед.doc
Неправильный (с неполучившимся магистралом) венок сонетов в подарок двум дочерям Соломона Сергеевича Майзеля — Заиде Соломоновне Готсбан, урожденной
Майзель, и Марии Яковлевой и в память старшей — Елены Соломоновны Милитаревой, урожденной Майзель, моей мамы
1.
Дед умер в пятьдесят втором — за год,
не отгуляв поминок по дракону.
Он был блестящий лектор и ученый
и редкого размаха полиглот.
Днем — три работы. Ночи напролет
сидел, в свою науку погруженный.
Ровесник века, тезка Соломона,
он не был мудр. Инфаркт прервал полет
идей, прозрений. Всем казался он
живым, веселым, легким человеком,
не обращенным людоедским веком
во тварь дрожащую. Был от тюрьмы спасен
он Богом или картою случайной.
А для меня стал образцом и тайной.
2.
Дед для меня стал образцом и тайной.
В преемники я был назначен с детства
семьей. Был худшим для нее из бедствий
его уход, внезапный и летальный.
Последний труд его монументальный,
оборванный, достался мне в наследство,
а я и знать не знал, по малолетству,
что путь мой мечен в перспективе дальней.
Что ж, я издал, спустя тридцатилетье,
сей труд, снабдив вступлением пространным27,
и это для семьи была победа
(жаль, бабки уже не было на свете).
Но я сейчас не про себя — про деда.
Он рос в местечке и в семействе странном.
3.
Он рос в местечке и в семействе странном:
отец — хасид, наполненный псалмами,
и ляйпцигский профессор дед по маме,
умерший рано и с пустым карманом.
Шла дочкам, в Русслянд сосланным, приданным
общаться в лавке и кой-как с мужьями
они могли, но как на иностранном.
Такая жизнь казалась горше плена,
и счеты с ней красавица Елена
свела, как отстрадала третьи роды,
и с мачехою стали жить сироты.
Дед послан был учиться в ешиботе30,
но мамин — Гейне был язык и Гете.
4.
А мамин Гейне был язык и Гете.
И быв отцом за вольнодумство порот,
пройдя бар-мицву31, он подался в город
от сна патриархального и гнета.
В гимназии был опыт ешибота
полезен. Дед-филолог был бы горд:
для внука грызть гранит науки — спорт,
а языки давались просто с лету.
На испытаньях на вопрос «Кто вас
готовил к нам из профессуры местной?»
ответив «сам», услышал «неуместна
здесь ложь», но в пятый был зачислен класс.
И так барьер процентный одолев,
у теток жил, двух прогрессивных дев.
5.
Из тетушек, двух прогрессивных дев,
одна потом в Америке училась
и там, туземцам в радость, отличилась,
помочь создать компартию успев.
Еврейскую утопию воспев
для негров, видя, что погорячилась,
в свой рай, в свой край родимый воротилась
как раз к тридцать седьмому — но не сев,
и тихо умерла в своей постели
(спас от судьбы, видать, еврейский Бог,
хоть выбить дурь марксистскую не смог).
Уже прозревший, сдерживался еле
дед в спорах с ней. Она в ответ кричала,
но — чистая душа — не настучала32.
6.
Да, чистая душа, не настучала.
Идем назад: германская война,
пятнадцатый… А деду горя мало:
трактат он пишет «Солнце и луна»
про гений и талант. Но вскоре на
гражданскую уходит. Идеалы
еврейского понятны пацана
(минус тринадцать зренье не мешало).
В седле стяжал он конармейских лавров,
словарь испанский зачитав до дыр.
Гласит апокриф — рявкнул командир
(а, может, это был и сам Котовский):
«Хай скачет в университет московский,
а тут не треба нам таких кентавров».
7.
Не надо было им таких кентавров,
и, посланный в Москву с депешей срочной,
дед поступил на факультет восточный,
с испанцев плавно перейдя на мавров.
Застал науки русской динозавров,
еще взял экономику заочно.
А Власть Советов расцвела, побочно
полнаселенья обратив в кадавров.
Арабского уроки и Корана
блестящие Атая и Баранов
вели. Да плюс персидский и турецкий,
да плюс еще досдал на дипломата.
…На власть имелось много компромата,
но дед пока был человек советский.
8.
В двадцатые дед — человек советский:
страдает как экономист марксизмом,
а как лингвист переболел марризмом
(маразмом, множенным на лепет детский).
Хоть в партии, чураясь церкви светской,
не состоял, спецом был ею признан
и то в Иран, то в Турцию был призван
спецкором ТАСС и как толмач33 торгпредский.
И раз в тридцать восьмом, в исходе года
(посольство все почти уже сидело)
ему приказ в Союз был возвращаться.
В Одессу-маму бабка полетела,
чтобы успеть к приходу парохода
с вдовой своей дать взглядом попрощаться.
9.
С женой в приезд тот не пришлось прощаться:
судьба до смерти от беды хранила
(одной рукой, другой — похоронила
иллюзиями радость обольщаться).
До этого был случай: домочадцы
все были с ним в Стамбуле. Можно было
(и нужно — все за это говорило)
забрать семью, бежать, не возвращаться.
к тому же на работу приглашен
в американский университет.