Охота на ведьм. Исторический опыт интолерантности - [25]
П. Жане, анализируя страхи своих пациентов, замечает, что «…не следует забывать, что болезнь всего лишь преувеличивает явления, свойственные каждому» (там же, 202). Тезис этот, взятый в масштабе глобального сопоставления психической нормы и патологии, весьма неоднозначен и спорен, но и забывать о нем нельзя, когда речь идет о конкретных механизмах поведения человека в стрессовых ситуациях. «Обратное действие» оказывается одним из возможных способов избавиться от навязчивых страхов и разрядить внутреннее напряжение.
Изживание страха может заставить делать то, чего страшишься более всего на свете. Ю.М. Лотман, рассуждая в своих «Не-мемуарах» на тему страха смерти на войне, утверждает: «…лучший способ избавиться от страха – это погрузиться в то, что этот страх вызывает. Если боишься передовой, чтобы избавиться от мучительного чувства, поезжай на передовую. …Вряд ли кто-нибудь поверит, какое облегчение охватывает, когда нечто происходит на самом деле, когда вместо того, чтобы ждать и чувствовать, приходится действовать. …По сути дела страх определяется нашим воображением и отношением реальности и привычки. …Страх рождается не объективными условиями (величиной опасности), а нашим к ним отношением» (Лотман, 1995, с. 17). Здесь тоже «обратное действие», но у Ю.М. Лотмана оно ведет к осознанному овладению ситуацией и порождению новых надситуативных смыслов. Это победа над страхом и личностный рост.
В самооговорах же «обратное действие» – никак не овладение ситуацией, напротив, это скорее своего рода «полевое поведение», так как у страха и опасности свой магнетизм. Внешне сходные поведенческие акты, мотылек, летящий на пламя свечи, в различных контекстах наполняются прямо противоположным психологическим содержанием: у Лотмана – это преодоление себя; в добровольных самооговорах – это неадекватная психологическая защита, которая не спасает, а губит.
Чудовище, пожирающее человека. Центральная капитель церкви Сен-Пьер в Шовиньи (XII век) (перепечатка из: История красоты, 2005)
Можно предположить, что в эпоху охоты на ведьм механизм «обратного действия» вполне мог «срабатывать» в атмосфере всевозможных навязчивых страхов, демономании и религиозного фанатизма. Но у самооговорщика «обратное действие» выступает как разрядка внутреннего напряжения, которое дается слишком дорогой ценой. Здесь это поражение личности, которая не справляется с внешними обстоятельствами, и личная трагедия.
Наконец, практически во всех упоминавшихся случаях самооговора и одержимости можно заподозрить некоторую долю безумия. Скорее всего, фантазии Изобель Гоуди были следствием ее умопомешательства; Анна М. Швагель тронулась рассудком от постигших ее бед и разочарований, а кое-кто из многочисленных одержимых дьяволом монахинь страдал эпилептоидными и истероидными приступами… Можно было бы сделать не требующий дальнейших исследований вывод, что самооговор и одержимость были уделом психически больных людей и не являются ничем, кроме проявления болезни. Тогда это имеет частный медицинский интерес как особые случаи шизофрении, эпилепсии, навязчивых идей…
Но если все это болезнь, то почему вдруг общество идет на поводу у болезни?
Почему психоз становится массовым?
Современники воспринимают такого рода поведение вовсе не как болезнь, но, напротив, как подтверждение атаки темных сил и дьявольских происков против человечества. Все происходящее прекрасно вписывается в картину мира времен охоты на ведьм.
Патопсихологические исследования показывают, что психические болезни и особенно формы их протекания – явление социально обусловленное, бред больного свидетельствует не только о его внутреннем состоянии, но и во многом определяется социокультурным контекстом и локальной жизненной ситуацией. Содержание бредовых образов – это воспаленное, гипертрофированное, но все же отражение той ментальной реальности, в которой существуют и здоровые и больные, и конформисты и бунтари.
В микроисторическом масштабе самооговор и одержимость – это, может быть, всего лишь истории болезни людей в эпоху охоты на ведьм. В масштабах же макроистории – это своеобразный вариант выполнения социального заказа на поиск ведьм.
Припадки, фобии, сверхчувствительность к присутствию «ведьм» распространялись как зараза. Дети и взрослые, страдающие эпилепсией, навязчивыми идеями, истероидностью или психостенией, становились примером для подражания.
Следует подчеркнуть, что, конечно, не психопатология задает ход преследований. Здесь мы имеем дело уже не с больными людьми, а с больным обществом. Ясный и емкий диагноз такого рода социальному нездоровью поставил историк и психоаналитик Э. Фромм – это патология нормальности. Нормой становится то, что нормальным считаться не может и не должно (Фромм, 1995, с. 275–290). Патология нормальности – это когда более или менее внятные границы нормы размываются окончательно, когда патология возводится в ранг добродетели, когда само понятие нормы извращается и дегуманизируется. Тогда происходит глобальная сбивка всех жизненных ориентиров и утрата основных ценностей бытия. И тогда на историческую сцену выходят эпидемии одержимости, самооговоры и массовые доносы, дети-обвинители, а также все виды человеческой деструктивности – от немотивированной агрессии до террора.
