Охота на последнего дикого мужчину - [43]

Я не могу не чувствовать удовлетворение при мысли, что мы обрекаем ее на вечер перед телевизором в компании моей матери и спящих детей Гадор в то время, когда сами будем развлекаться, танцуя босоногими на песке. Когда она страдает, я получаю огромное удовольствие: то, что ее бесит, меня веселит.

– Привет, бабушка. – Я вынимаю ключи из замочной скважины и вижу, что бабушка направляется в гостиную. – Я уже дома.

– Да. Конечно, – отвечает она, затем что-то бормочет себе под нос, как будто молится.

Я следую за ней в гостиную; она идет зигзагами, с опущенной головой, как весной прошлого года, когда все время искала какие-то монеты, которые, по ее словам, все постоянно бросали на пол.

– Бабушка… – Я хватаю ее за плечи, такие же мягкие и хрупкие на ощупь, как стебель увядшей гвоздики. – Я здесь, бабушка.

– Я поняла. Не обязательно объявлять два раза. Я не глухая, Кармина, и еще не слепая.

– Я не Кармина. Я Кандела. – Я беру в ладони ее лицо и поднимаю, заставляю посмотреть на меня.

– Я уже говорила, что сегодня с этими длинными волосами ты похожа на женщину?

– Хочешь, выпьем кофе со свежим молоком? – Я киваю в сторону кухни, ее любимый уголок в доме. – Уже полдвенадцатого, а я совсем без сил и хотела бы что-нибудь съесть, если ты составишь мне компанию. Три часа я сидела запертая в аудитории, сдавая экзамен.

– Сколько времени, ты сказала? – спрашивает она меня с заинтересованным видом, и ее морщинистое лицо оживает.

– Три часа подряд я занималась подсчетами, напрягала зрение и память. Последний час был особенно тяжелым.

– Три часа… – Похоже, она оценивает, что это означает для того, кто все это время продержал наготове ручку и, не отрываясь, смотрел на листы бумаги на столе. Она хмурится, погружаясь в свои размышления. – Три часа?

– Ты же слышала. – Я беру ее за руку и осторожно веду на кухню. Засыпаю кофе в алюминиевый кофейник, закрываю его, и после четвертой попытки мне удается зажечь огонь старой электрической зажигалкой. Я жду, пока кофе начнет закипать, достаю из морозилки несколько кубиков льда и распределяю их по двум массивным стеклянным стаканам зеленовато-мятного цвета. – Хочешь пойти со мной и проделать одну операцию?

– Какую операцию?

– Ну… – Я поворачиваюсь к ней спиной и начинаю копаться в шкафу, ища бумажные салфетки. Я чувствую себя ничтожеством, но надеюсь, что справлюсь, ведь не до конца же моей жизни сохранится это ощущение. Впрочем, вероятно, оно будет долгим. – Я продам несколько бриллиантов. Мы скажем управляющему ювелирного магазина, что они твои, а тебе их подарила твоя мать. Из того, что мне заплатят, я отдам тебе десять тысяч песет, чтобы ты могла купить побольше лотерейных билетов, согласна?

– Десять тысяч песет – это много. – Она смотрит на меня одобрительно, с кокетливой и игривой улыбкой, от которой вокруг ее губ образуется множество морщин. – Если нам повезет в субботний розыгрыш, мы сможем купить целый этаж «Корте Инглес».

– Не один этаж, а весь магазин.

– Здорово. – Она едва не хлопает в ладоши. – Откуда ты взяла жемчужины?

– Не жемчужины, а бриллианты. Я их нашла.

– А, понятно, – задумчиво говорит она, – когда-то за одну неделю я нашла три монеты по двадцать дуро, помнишь?

– Кажется, помню. Я как раз думала об этом несколько минут назад. Мы обе очень везучие и часто что-то находим. – Я наливаю кофе в ее стакан, добавляю немного обезжиренного молока и передаю ей в руки. Наблюдаю, как она сосредоточенно делает несколько глотков. – Но мы не должны говорить об этом ни тете Мари, ни маме, ни девочкам. Если это дойдет до ушей тети Мари, она сразу заявит, что это ее потерянные сокровища, хотя я и нашла их на улице, как и ты те монеты, и захочет забрать все себе. – Я делаю жест, выражающий озабоченность. – И тогда мы не сможем купить лотерейные билеты, а это был бы шанс, потому что они наверняка выиграют.

– Я никому ничего не скажу. Идем.

– Надо взять твое удостоверение личности и еще несколько документов, которые нам понадобятся, ладно, бабушка?

– Хорошо.

Глава 25

Управляющий ювелирного магазина «Картье» – высокий, худощавый, вытянутый тип, на лице которого застыла сияющая улыбка. Он одет в шикарный костюм, от него невыносимо пахнет каким-то дорогим парфюмом, и из-за этого я начинаю стесняться своей помятой хлопчатобумажной рубашки и штанов, на которых нет даже фирменного клейма. У меня возникает мысль, что я никогда не носила дорогую одежду и превратилась в одну из тех, кто не заботится о том, престижно ли он выглядит, и свободно идет по жизни, не утруждая себя необходимостью доказывать свое привилегированное положение, или, по крайней мере, к группе людей с известным происхождением и гарантиями на будущее.

Боже, я чувствую себя мелкой преступницей, которая ищет легкой жизни и крадет кошельки у бедных старушек. Я ощущаю, как мои внутренности сражаются друг с другом, меня сжимает ужас, вызывая тошноту и легкий озноб. Мы уже почти два часа сидим в ожидании в этом кабинете, и мои нервы напряжены, как электрические провода. Но я себе в тысячный раз повторяю, что гораздо лучше было прийти сюда, чем делать попытки продать камни на черном рынке, законов которого я совсем не знаю и куда вряд ли бы нашла входную дверь. Если мой план сработает, все будет замечательно: богатство будет легализовано, и мне не о чем будет волноваться. Останется только схватить деньги и убежать отсюда. А если не сработает – значит, не повезло. Впрочем, не в первый раз. В любом случае, отвечать по закону должна будет бабушка, а она слишком стара, чтобы ее посадили. Отправить ее за решетку в таком возрасте было бы злодеянием, превышающим проступок обвиняемой. В судопроизводстве должны учитывать возрастные рамки.