Охота на «крота» - [47]

— Док?

Он посмотрел на меня через плечо, но не остановился.

— Моя фамилия Куртовик, — сказал я. — Курт Куртовик.

К полудню меня вернули в клетку. Когда конвоиры сняли с меня цепи, я услышал, как пара других пленных закричали:

— Квибла! Квибла!

Но сейчас было не время молитвы. Я ничего не понимал.

— Квибла! — орали они.

— Это твое имя, — сказал кувейтец в соседней клетке.

Одноглазый араб с другой стороны услышал его и усмехнулся.

— Квибла! — крикнул он.

— Видишь? — сказал кувейтец. — Ты указал нам путь в Мекку. И смотри, — он показал на сторожевую башню, ту самую, где вчера стояла женщина-охранник с хвостиком и кричала на нас, — они написали твое имя на сторожевом посту.

Большая белая тряпка свешивалась с башни, стоявшей по отношению к нам на востоке. На ней зелеными буквами было написано всего одно слово — «квибла».

Я сел в противоположном углу клетки и посмотрел на северо-запад, в сторону Канзаса. «Это продлится недолго, — прошептал я про себя. — Это продлится недолго».

Я положил голову на колени и мысленно вернулся в свой дом на лугу около пруда: мой большой пустой дом, над которым еще нужно было много работать. Стены еще не покрашены. Еще не было кухни. Еще надо принять столько решений, что мне казалось, я не справлюсь с этим, по крайней мере в одиночку.

Небо потемнело. Молитва закончилась. Время было уже за полночь, а я все наблюдал за москитами базы Гуантанамо, кружившими вокруг прожекторов. Я впал в некий транс, глядя на облако насекомых-самоубийц, несущихся навстречу золотистому жару, кружащихся вокруг него, постепенно подлетающих все ближе и ближе к своей гибели.

— Квибла? — снова сказал кувейтец. — Квибла, ты не спишь?

— Нет, — отозвался я.

— Давай поговорим, — предложил кувейтец.

— Хорошо.

— Как думаешь, они нас здесь долго продержат?

— О да.

— Квибла, ты босниец?

— Да.

— Ты — брат?

— А ты?

— Я не помню тебя по Кандагару.

— Нет.

— Или Гардежу. Или Тора-Бора.

— Да.

— Где они тебя взяли?

Это было не его дело. Не нужно было это говорить.

— Когда они тебя взяли? — спросил он.

— А тебя?

— В конце Рамадана.

— Получается, ты знаешь.

— О чем?

— О свадьбах, — сказал я.

— Много свадеб, — подтвердил он.

Внутри у меня все сжалось.

— Много, — повторил я.

— О да. Больше, чем Нью-Йорк. Больше, чем Вашингтон.

— Да! Но когда, брат?

— Скоро.

— Хамдулиллах, — сказал я. — Хвала Господу.

— Скоро, брат.

— Тсс, — произнес я.

— Я слышу тебя, — отозвался он и замолчал.

Он сказал «скоро». Значит, второй атаки еще не было. Хамдулиллах за это. И информация от Абу Зубаира, вероятно, поможет остановить ее. Но какую я получил награду? Свет прожекторов, проволочная клетка, изоляция от людей, которых я любил. Свет погас. Москиты улетали, утратив огонь, но мне казалось, что в темноте я вижу, как продолжает собираться рой смертников.

Глава 24

Раза два в Гуантанамо мне снился мой отец и Чарльз Атлас.

В нашем доме в Канзасе отец никогда не говорил об исламе, который был его религией и с которым была связана его жизнь, совершенно не известная мне в детстве. Тогда мне казалось, что отец преклонялся только перед одним человеком — Чарльзом Атласом. «Он был одним из тех, кто помог мне попасть в Америку», — говорил отец, хотя это было не совсем так. В детстве Чарльз Атлас был для меня прекрасным примером того, чего может добиться человек своими силами. Отец всегда пользовался одним и тем же выражением. «Это настоящее воскрешение. — Да, именно так он и говорил: — Понимаешь, этот Чарльз Атлас был слабаком, который весил девяносто семь фунтов. Но он сделал свое тело одним из самых совершенных в мире». Когда отец был ребенком, он заказал себе по почте одну из брошюр Атласа, и каким-то образом она дошла до него. Он говорил мне, что это была первая книга на английском языке, которую он прочитал. И когда он мне ее показывал — а это случалось довольно часто, — она всегда напоминала мне о том, каким он был старым и сколько всего пережил.

В семье я был любимчиком и намного младше сестер. Мне было всего четырнадцать, когда отец умер в возрасте шестидесяти четырех лет. Поэтому, когда я разглядывал те страницы, исписанные коричневыми чернилами, мне казалось, что они пришли из другого века. Не думаю, что отец читал это по моим глазам. По крайней мере я на это надеюсь.

«Метод Атласа заключается в динамическом напряжении, — говорил отец, сжимая руки вместе так, что мускулы вздувались буграми у него на груди и плечах. — Никаких подъемов тяжести. Тело разрабатывает само себя. Теперь этому способу дали мудреное название. Но смысл все равно тот же. Один мускул развивает другой. Вел-ликолепно. — Его акцент давал о себе знать, когда он произносил „л“. — Вел-ликолепно. А знаешь, где он этому научился?» — «В зоопарке, папа». — «В зоопарке. Правильно. Он наблюдал за пантерами в клетках и не мог понять, как им удается оставаться такими сильными и у них такие мускулы, несмотря на то что они все время сидят в клетках. Он видел, как они упирались в стены клетки и толкали их. Это и есть динамическое напряжение».

Я думаю, что Чарльз Атлас был кумиром моего отца, и теперь, когда я оказался в клетке, его идеи внушали мне оптимизм. Я очень давно не вспоминал о динамическом напряжении и об Атласе и очень долго не позволял себе думать об отце. Но человеческий зоопарк в Гитмо был словно создан для подобных тренировок.