Я родом из Уэстфилда, городка на границе Канзаса и Оклахомы. Равнинный край. Край грунтовых дорог. Самое сердце Америки. Такая глушь, что трудно представить и еще сложнее отыскать на карте. Удивительно, что все мы, обитатели этого городка, съехались сюда из разных стран. Парселлы, жившие на одной с нами улице, были в равной мере и американцами, и ирландцами, и хотя их предки обосновались здесь более двухсот лет назад, они по-прежнему оставались деревенщиной. Мою первую девушку звали Мэри Хэгопиян. Нам исполнилось тринадцать лет. Однажды мы кувыркались с ней в грузовике ее отца, болтая между делом, и она сказала, что ее родители — армяне. Значит, у нас жили и армяне? И шведы, и датчане, как старик Сайерсон, который владел сетью ресторанов «Хардис» в трех округах и у которого я одно время работал. Или Браунсы, Джексоны и другие типичные англосаксонские фамилии, родные или заимствованные, когда их брали себе чернокожие в Уэстфилде, пока некоторые из них не стали называть себя Мухаммедами и Абдуллами.
Моя фамилия Куртовиц. Никто не обращал на это внимания. Мой отец приехал в Уэстфилд из страны, раньше называвшейся Югославией, по трудовому контракту — преподавать старшеклассникам французский, один из четырех языков, которые он выучил вскоре после окончания Второй мировой войны. Отец бежал от коммунистического режима и нашел приют в Америке. Я понятия не имею, кем и на кого он работал в конце сороковых. В Уэстфилде не принято много говорить о прошлом. Не важно, как ты сюда попал, главное, что оказался здесь.
Когда я родился, отец, уже немолодой человек, работал тренером «Викингов» — баскетбольной команды Уэстфилдской школы, и занимался этим до конца жизни, пока в шестьдесят четыре года не умер от удара. Смерть застала его в гостиной, ночью, пока мы все спали. Я, четырнадцатилетний подросток, проснулся и услышал шипение телевизора. Моя спальня находилась справа от гостиной, и я привык засыпать под ночные выпуски новостей и монотонный голос Джонни Карсона. Отец никогда не забывал выключать телевизор. Когда я нашел его, кровь, вытекшая у него из носа, уже свернулась на щеке, а остекленевшие глаза бессмысленно смотрели на серебристый экран. Я был третьим, самым младшим ребенком в семье и единственным сыном.
Пока я рос, мама почти все время сидела дома. Красивая женщина, голубоглазая блондинка, со свежей сияющей кожей. Теперь я понимаю, что в городе ценили ее обаяние. Она говорила с легким акцентом, почти незаметным, так что трудно было сказать, откуда она родом. Однако жители Уэстфилда знали, что она — не местная. И дело было вовсе не в происхождении, а в акценте. Иногда, когда она приходила в кафе, официант мог не принять у нее заказ, ссылаясь на то, что ее не понимает. После смерти отца она устроилась работать в супермаркет «Уол-март», а когда мне исполнилось шестнадцать, вышла второй раз замуж за Келвина Гудселла — управляющего хозяйственным магазином, где в то время вместе с пилами и дрелями продавали спортинвентарь, ружья и боеприпасы.
Я жалел маму. Гудселл оказался кретином и не принес ей счастья. Впрочем, она просто была несчастливым человеком. Даже когда жила с отцом. Они часто ссорились, и мама пряталась от него в нашем старом фургончике. Убегала из дома, садилась в машину и уезжала. Просто все ехала и ехала по дороге. Не думаю, что она брала попутчиков. Помню, как она кричала, билась в истерике, а мой отец даже не повышал на нее голоса. «Послушай, милая, — говорил он, — зачем ты так?» Но она злилась еще больше и наконец уходила. И я боялся, что она не вернется.
Сначала этот страх был неосознанным. Но к десяти-одиннадцати годам я знал уже достаточно, чтобы все понять, и от этого мне становилось еще хуже. Думаю, она ездила в Арканзас-Сити, чтобы там напиться. В нашем графстве было напряженно с выпивкой. Спиртного не продавали. Я знал, что когда она приедет домой, от нее будет пахнуть алкоголем. Отец вел себя тихо — именно таким я помнил его большую часть времени — и ждал ее возвращения. Порой ссора разгоралась заново. Но чаще он просто сидел в кресле и смотрел, как она уходит в свою комнату и закрывает за собой дверь.
К тому времени, когда мама вышла замуж за Гудселла, она сильно располнела. На смену спиртному пришли транквилизаторы — сначала валиум, затем — перкодан. В конце концов она стала смешивать их в разных дозах.
До свадьбы мама никогда не приводила Келвина домой. Они уходили вместе куда-нибудь пообедать, иногда в «Рамада». Поэтому он не видел гору немытой посуды, накипь и даже плесень, которую приходилось соскабливать с тарелок, чтобы поесть из них. Потом мама стала покупать бумажные тарелки, однако никто не утруждал себя приготовлением еды. Обычно я ел на работе или в школе.
Мои сестры могли бы помочь нам, но еще до смерти отца они вышли замуж и уехали из дома. Да и желания помогать у них не было. Джоан поселилась в Сент-Луисе, где одно время работала в конторе по аренде недвижимости, потом вышла замуж за парня по имени Карло Пискатори, стала важной дамой, завела детей. Ее мало интересовало, что у нас творится. Она звонила маме примерно раз в месяц. Разговоры бывали короткими, и со временем фраза «я люблю тебя» исчезла из их бесед.
