Охота на императора - [39]

– Да, да… Я уже понял… Вы тут главный… – смиренно сказал филолог, поправляя аккуратно сложенный на коленях шарф.

– Георгий Саввич… – Лузгин, перелистывая страницы дела, не отрывался от текста.

– Да, Леонид Павлович, – Еремин изобразил на лице полное внимание.

– Будьте так добры… – Лузгин перевернул следующую страницу. – Принесите чайку.

Еремин молча положил перо и направился к двери, где вынужден был удивленно обернуться, услышав вслед еще одну фразу:

– Три стакана, пожалуйста. И сахару не жалейте. Вы вприкуску чай пьете?

Такое же удивление испытал Горянский, когда не сразу понял, что этот вопрос был адресован ему.

* * *

– Вы себе не представляете, господин дознаватель, с чем имеете дело…

Ближе к ночи филолог, которого Лузгин отпоил чаем и накормил кровяной колбасой, принесенной Ереминым из лавки неподалеку, уже не только пришел в себя, но и вел дискуссию, изменив своему правилу. В Лузгине он впервые за долгое время нашел достойного собеседника.

– Просветите может быть?

– Да, я поддался мгновенной и необоснованной слабости. Пошел, как слепая лошадь, на поводу у моды, если хотите… Так себя ведут безусые юнцы…

Лузгин делал вид, что читает протоколы допросов арестованного и постоянно кивал ему в ответ, чтобы не прервать этот порыв откровения.

– Я ведь работаю с этими юнцами. Я ежедневно слышу, чем они живут, какие мысли бродят в их головах. Да разве столько студенты? А журналисты? Адвокатура?

Адъютант поднял голову и оторвал взгляд от папки, в которой он нашел ответы на многие свои вопросы.

– Неужели цареубийство разрешит все вопросы этой публики?

– Такое есть мнение, да… Двадцать четыре года! Четверть века! Четверть века для страны потеряны! – филолог для себя решил, что если обозначит мотивы своего поступка, то это в какой-то части облегчит его участь.

– Уж так и потеряны… – Лузгин пытался побороть в себе усталость, а одессит только вошел в раж. – Одно то, что крестьяне свободу получили…

– И что же, что? Сколько поместий разорилось? – парировал Горянский.

– Вы бы сделали иначе?

Арестованный задумался, перебирая руками шарф:

– Освободил бы. Но и разорений тоже не допустил. Хорошо… Если такая свобода – благо, то почему то там, то здесь бунтуют крестьяне? Царь не ищет ответов. Он назначает генерал-губернаторов, верных ему до корней волос. А что делают те? Только давление, только жесткое давление. Выслужиться. Всех к ногтю. Тут же доложить и искать милости. Как же вы не видите?

Лузгин двумя пальцами прижал внутренние уголки глаз – у него неожиданно случился приступ головной боли. Конечно, слова арестованного филолога для адъютанта новостью не являлись. Что уж тут говорить, если крамольные слова в адрес императора звучали даже из уст некоторых героев турецкой войны.

Найти заговорщиков, готовых к отчаянному действию в такой густой заварке из недовольства, сатиры и роптания сейчас представлялось капитану второго ранга затеей малоперспективной. Ну, попался этот странный, немного наивный в своей романтичности литератор на организации подписки на сбор денег для покушения. Таких литераторов, действительно, много. Стало модно не только критиковать царя, но и призывать к возмущению, к протесту. А что же Третье отделение? Этим вопросом Лузгин задавался каждый день. На всю Россию – семьдесят шесть чиновников, погрязших в бумагах, рапортах и доносах.

– Допустим, что ваш план удачно свершился. Подчеркиваю – допустим. Каков будет ваш следующий шаг? – взгляд Лузгина выражал искреннее любопытство.

Филолог принял расслабленную позу, глядя в потолок и после глубокого вдоха ответил:

– А я не знаю. Для этого есть светлые умы, которые знают, как поступить. На своем месте я сделал все, что мог.

– Федор Дмитриевич… А вас не посещали опасения, что неуправляемая империя может просто погибнуть под собственным весом? – если бы Лузгин понимал, каковы конечные цели заговорщиков, то можно было бы развить еще одну ветку расследования – от обратного, в поиске тех, кому это нужно.

– Посещали. Но, разве такого рода потрясения не есть фундамент для прогресса? Посмотрите… Уж скоро сто лет стукнет, как Бастилия пала. И какой рывок сделала Франция! Какое развитие искусств, наук, какое вдохновение!

Еремин усердно скрипел пером, конспектируя речи Горянского, и записи эти уже никак не представляли собой протокол, скорее – интервью прогрессивного интеллигента.

– А как же армия? Как быть с внешними врагами? – капитан, мысливший всегда категориями логическими, стройно укладывая причинно-следственные связи в цепь событий, недоумевал, насколько далек профессор от реальности и вместе с тем, насколько он увлечен своей идеей.

– Боже мой! Как же вы слепы! – всплеснул руками Горянский. – Поезд пошел под откос? Его взорвали! Думаете, здесь без них не обошлось?

Очевидный оптимизм филолога доставил адъютанту некоторое разочарование. Профессору грозит если не виселица, то каторга, а он с таким умилением восторгается случившимся.

– Внешние враги перестанут быть врагами, как только увидят, что Россия стала на правильные рельсы реформ. Зачем им на нас нападать, если мы не будем представлять угрозы? И будет мир, будет развитие, будет хлеб для всех! – эмоционально продолжил филолог.