Охота на дьявола - [103]

Кто такой М., сокамерник Кравченко? — было известно, что он вор, но не было известно, что он платный тюремный агент (под номером 7), который получил обычное в таких случаях задание: добиться признания и склонить к явке с повинной.

— Ну и что? — отвечают судьи из коллегии Верховного суда. — М., будучи допрошен, отрицал, что применял к Кравченко насилие.

Bсесильный, неопровержимый довод.

Кравченко утверждал, М. отрицал, почему же судьи поверили вору и уголовнику? Полагаю, они тут сами себе не верили, однако, поскольку сказали уже свое веское судейское слово, Костоеву не оставалось ничего другого, как их опровергать.

Что было делать? Узнать, кто такой этот М.

Стал Исса разыскивать следы — и обнаружил, М. сидел в тюрьме Ставрополя. Отыскалось при этом одно весьма любопытное уголовное дело: арестовали председателя колхоза и подсадили в его камеру все того же M. все с тем же заданием — добиться признания и склонить к явке с повинной. То были времена перестройки, дело дошло до самого Горбачева, началось расследование, которое выяснило, какими методами этот вор «добился» и «склонял», они зафиксированы в приговоре (подобные приговоры стали возможны только со времен Горбачева — кстати, возможны ли они теперь?). Было установлено, что М. систематически избивал председателя колхоза, «сопровождая свои действия циничными предложениями» и угрозами убить; в помощь себе он привлек сокамерника П., которому платил за его работу наркотиками. Узнику были причинены закрытая травма грудной клетки с переломом семи ребер и другие телесные повреждения. Убедительный довод — семь сломанных ребер?

— Нет, — без тени стыда отвечали судьи. — Имеющийся в материалах расследования приговор в отношении М. к делу Кравченко отношения не имеет.

— Но как же не имеет, — убеждал Костоев. — Приговор в отношении М. доказывает, что он — платный агент (установлена его плата), что он был помещен в камеру со специальным заданием — добиться «признания», что он мучил председателя колхоза, издевался над ним, ломал ему ребра. Тот же самый М. явно с тем же самым заданием был подсажен и в камеру Кравченко, и если последний в своих жалобах говорит, что М. издевался над ним, избивал его и требовал «признания», — кому же из них должен верить суд?

Судьи в ответ на этот вопрос промолчали.

Но помните, был свет в окне заброшенного дома и была женщина, которую встревожил разговор между незнакомцем и девочкой и которая на следующий день опознала эту девочку в погибшей, когда ту нашли в реке. А самого незнакомца эта женщина описала так точно, что по фотороботу, сделанному в соответствии с ее описанием, люди узнали Чикатило, и его дважды допрашивали! Милиция без труда определила, что дом, где, судя по всему, было совершено преступление, принадлежал Чикатило, который купил его тайно от семьи. Вот-вот должны были представить его на опознание свидетельнице, — помните се вопрос, почему ей не показывают убийцу, а ей ответили, надо, мол, будет, покажут — да потому и не показали, что ясно им было, увидев Кравченко, она заявит: это не тот. Доказательств вины Чикатило в шахтинском убийстве достаточно было бы и без его признания (кстати, когда он признался Костоеву в этом убийстве, никто и не думал его в нем подозревать — Кравченко был расстрелян, и считалось, что с делом покончено).

Как я понимаю, перед членами Верховного суда стоял выбор: отменить приговор по делу Кравченко — это значит поднять вопрос об ответственности за убийство невиновного, возникнет целая череда уголовных дел против работников милиции, прокуратуры и суда. Или сделать вид, что все в порядке, никаких нарушений не было и Кравченко правильно расстреляли. Не раз сходило с рук, решили, они, сойдет и сейчас. Как объяснили они самим себе свое решение? Надо думать, так же, как это делали юристы в смоленском или в свердловском деле — убеждали себя, что делают святое дело: защищают честь корпорации.

Но хороша корпорация, и хороши сами они, служители правосудия, если за ними по пятам тащатся мертвые, жалуясь и проклиная, плача и грозя Божьим судом.

У следственной группы, возглавляемой Костоевым, был невеселый день, когда они решали, как известить родителей Александра Кравченко. Письменное извещение в данном случае было невозможно, кому-то из них нужно было ехать, чтобы все рассказать самому. И ни у кого из них не было сил на такой разговор.

— Вот так, — говорил Костоев, — придем к старикам и скажем: несколько лет назад государство совершило преступление. Именем Российской республики убили вашего сына. А теперь вот мы пришли вас порадовать: ваш сын был невиновен, его убили ни за что. И, кстати, никакой помощи вам, потерявшим сына, не будет. Родители афганцев, к примеру, получают пенсии, квартиры, льготы, — а вам, вдвойне несчастным, не положено ничего. Так кто же из нас едет?

Никто из них не мог решиться, попросили (как это и написано в книге Р. Лурье) следователя, который ехал в те края, он в дальней деревне нашел хату, а в ней старую женщину. И похолодел, когда та стала ему рассказывать, что сын у нее в колонии, писем почему-то больше не пишет, а на ее запросы никто ей не отвечает.