Охота на дьявола - [100]

Но что это значит — «заведомо невиновный», когда согласно закону, согласно принципу презумпции невиновности любой человек, чья вина не доказана, является заведомо невиновным? В том и презумпция невиновности.

К числу статей УК, карающих за преступления против правосудия, принадлежит 177‑я («вынесение заведомо неправосудного приговора, решения, определения или постановления») — санкция до трех лет, за те же действия, повлекшие тяжкие последствия, — до десяти.

А несколько месяцев или даже лет безвинно пробыть в заключении — это тяжкие последствия или легкие?

Статья 178, «заведомо незаконный арест или задержание», — кто не знает, к каким страшным последствиям может привести это преступление, но за него положен срок до одного года в случае ареста, исправительные работы или увольнение от должности в случае задержания. Статья 179 (принуждение к даче показаний путем угроз) — срок до трех лет; если тут насилие или издевательство над личностью — от трех до десяти; статья 183 (понуждение свидетеля или потерпевшего к даче ложных показаний или эксперта к ложному заключению) — до двух лет или исправительные работы до года.

Но кроме наречия «заведомо» есть еще одно замечательное словечко — «существенный», оно тоже активно работает в защиту беззакония. Так, в статье 232 УПК сказано, что суд направляет дело на дополнительное расследование в случае «существенного нарушения уголовно-процессуального закона» при производстве дознания или предварительного следствия. Самое опасное тут заключено в том, что в сознание юриста внедрена идея, будто нарушение закона может быть существенным, а может и не быть.

Словно вообще возможно несущественное беззаконие!

Подобное разделение тем более недопустимо, что в любом судебном деле, юристы хорошо это знают, важно все до последней формальности, и бывает, что судьба человека зависит от того, правильно ли пронумерованы страницы (иначе говоря, не подложили ли в дело какой-нибудь беззаконный документ, не изъяли ли какой-нибудь необходимый). Да и где граница, которую можно было бы провести между важным нарушением закона и неважным. А на практике, я сама бывала тому не раз свидетелем, беззакония дознания или следствия, обнаруженные в ходе судебного процесса, каковы бы они ни были, неизменно относят к несущественным. Беззаконий я видела великое множество, а следователя, посаженного на скамью подсудимых именно за них, — ни разу.

Человека задержали и арестовали без оснований, держали в КПЗ без нужды и сверх срока, допрашивали без протокола (пока человек отрицал вину, и тотчас начинали протоколировать, записывать на магнитную пленку, снимать фото- и киноаппаратами лишь только он признавался); перед опознанием потерпевшему или свидетелю тайно показывали обвиняемого — словом, грубейшие нарушения шли одно за другим и почти всегда бывали отнесены к числу несущественных.

Если наш закон в его нынешнем виде (надо надеяться, новый будет лучше) весьма мягок к представителям власти, его нарушившим, то общественное мнение, напротив, рассматривает такого рода преступления как одни из самых тяжких — еще бы, оно помнит 37‑й год.

Надо ли говорить, что с остальными делами В. Парин поступил по уже известному образцу. В деле Дячук, где признавались четверо, их заявления о побоях и угрозах, разумеется, «подтверждения не нашли», и уголовные дела, возбужденные по их жалобам, Парин прекратил.

Но помните, был ведь пятый, Антропов, который девять месяцев просидел в следственной тюрьме (в его деле тоже была ошибка эксперта, уголовное дело, заведенное на него, В. Парин, разумеется, прекратил). А как шло расследование дела, возбужденного в связи с беззакониями следствия? Да, В. Парин убедился, что следователь С. Терновой незаконно привлек Антропова к уголовной ответственности и незаконно держал его в тюрьме. Наконец-то прямое и энергичное обвинение! Но и тут все стало расползаться, опять оказалось, что следователь верил в виновность Антропова, словом, и тут Парин дело прекратил «за отсутствием состава преступления».

Так и пошло: сперва Парин констатирует грубое нарушение закона, а потом объясняет, почему уголовное дело, возбужденное в связи с этим беззаконием, обязательно надо прекратить. Яшкин-отец оговорил себя, потому что у него посадили жену и заявили, что она будет сидеть до тех пор, пока он не «сознается» в убийстве; был известен и оперуполномоченный, который таким образом вымогал и получил «признание», известен был и следователь, который держал Антропова в тюрьме. Как поступил В. Парин в данном случае? Он взвалил всю вину на одного опера, однако, «учитывая» и т. д. счел «возможным и необходимым (!) уголовное дело относительно него прекратить». Неужто в самом деле это было так уж необходимо? И неужели же возможно?

На что рассчитывал В. Парин, когда писал это свое немыслимое постановление — на невежество тех коллег, которые станут его читать, или на их бесстыдство? А может быть, просто на их равнодушие?

Но Водянкин! Водянкин, признавшийся в пяти убийствах!

Этот эпизод заставил В. Парина потрудиться — а в нашей памяти вызвал бессмертный образ ужа, того, что на сковороде. Сперва следователь, как мы помним, установил, что Водянкин, тоже психически больной и тоже до крайности безвольный, оговорил себя под давлением оперуполномоченного Калинина, который грубо нарушил нормы УПК (и был за то «обсужден на совешании и строго предупрежден»). Изложив все это, В. Парин вдруг тут же написал, что заявление Водянкина о том, будто бы Калинин ему угрожал, опровергнуто. Ну сказал бы — не доказано, а то — опровергнуто! Чем же и каким образом? Да все тем же самым, очень простым — показаниями самого Калинина, который, разумеется, угрозы отрицал. Правда, он не исключал возможности того, что действительно вынимал из сейфа пистолет, но, по всей вероятности, делал это, когда ему нужны были лежавшие в сейфе документы, вместе с ними приходилось доставать и пистолет, — а между тем это ведь тоже один из штампованных методов следователей худшего типа, один из приемов беззакония — как бы невзначай и в то же время весьма многозначительно показывать подследственному пистолет.