Охота на бизнесменов - [67]

— Семь бед один ответ, — не согласился Михаил. — А у меня столько их, лишних на душе… — Михаил помотал головой, будто отгоняя наваждение. — Сам не знаю, Митрич, когда переступил черту. Хотел только зажравшуюся сволочь потрошить, хапуг, мздоимцев, а получилось… — он не договорил, допил водку. — Назад теперь пути нет. И я с удовольствием и без раскаяния всажу заряд картечи в грудь этой суке Тобратову… Ищейка легавая. Это из-за него Грушецкого пришлось пришить… Наливай еще по одной, да я пойду. Мне ой как далеко топать.

— А можа, переночуешь? Диван вон свободный, а чуть рассветет…

— Нет. Спасибо, Митрич. Я денька через три к тебе наведаюсь. Пусть Лариса деньги найдет…

Они выпили по второй, и Михаил подналег на закуску. Яичница с колбасой ему показалась неимоверно вкусной, он ел с жадностью, набивая полный рот, с хрустом откусывая огурец, глотая непрожеванным, как бывало в изоляторе, когда в любую секунду могла раздаться команда: «Выходи строиться!»

Митрич наблюдал за ним с тоской и сожалением.

Михаил поел, не оставил в тарелке ни кусочка, вытер рукой губы, поблагодарил.

— А не плохой из тебя повар получился. Жениться не собираешься?

— Да кто ж за меня пойдет теперь? — усмехнулся старик. — Молодухе я не нужен, а старуху, за которой ухаживать надо, мне самому не нужно. Конечно, одному скучновато, особля, когда захвораешь. Ведь и водицы подать некому. А куды ж денешься… Доживем помаленьку.

— А может, не помаленьку? — испытующе глянул ему в глаза Михаил, прикидывая, как было бы здорово иметь такого старика в помощниках. Отличный наводчик: всюду может появиться и никто не заподозрит его в злонамерении. — Помнишь, как у Горького: «О смелый Сокол! В бою с врагами истек ты кровью… Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!»?

Митрич грустно заулыбался, то ли с восторгом, то ли с сожалением покачал головой.

— Хороший ты мужик, Миша. И был бы я помоложе, мы бы с тобой натворили дел. А теперь куда мне, о Боге пора подумать, просить, чтоб отпустил грехи. Сколько мы за свою-то жисть их свершили… Вот и маемся теперь всякими болезнями: то сердечко прижмет, то ноги совсем отказывают…

— Понял, дед, не выжимай слезу. Спасибо и за то, что приветил по-родному. Я добра, как и ты, не забываю.

Михаил встал, собираясь уходить.

— Можа, допьем, тут маленько осталось?

— Нет, — категорично возразил Михаил. — Оставь на похмелку. Мне пора топать. Давай ружье и патроны. С картечью.

Старик снял со стены ружье, из ящика стола достал с десяток патронов.

— Только поосторожней, Миша. И зря не бери грех на душу.

— Не беспокойся, Митрич. Все будет в порядке. А тебя вот еще о чем попрошу. Утречком и вечером пройдись у моего дома. Ментов наших ты многих знаешь, посмотри, когда они сменяются. Я на днях заскочу к тебе, — он пожал старику руку и шагнул в ночь.

7

Прошла неделя, как сбежал Петропавловский из следственного изолятора. И как в воду канул. Его тщательно искали в Москве и пригороде, а он, как подтверждают некоторые данные, где-то поблизости и даже сумел связаться с женой. То, что он побывал дома — исключено, но то, что Лариса стала ходить по родственникам и друзьям с просьбой одолжить денег — факт. Значит, Петропавловский передал с кем-то весточку, да так умно, что комар носу не подточит. Пришлось расширить круг наблюдения, но пока никакой зацепки. В звенигородской милиции все поставлены на ноги, спят по пять часов в сутки, ищут. Тщетно…

В этот воскресный день все сотрудники отделения, не занятые на дежурстве, вернулись в милицию в начале одиннадцатого ночи. Тобратов выслушал доклады, не содержащие ничего заслуживающего внимания, отпустил подчиненных домой, и сам в сопровождении старшего лейтенанта Светличного и лейтенанта Арясова, жившего по соседству с Тобратовым, отправился на отдых.

На душе было неспокойно и тоскливо: и из-за безуспешных поисков, и из-за одиночества, к которому Геннадий Михайлович не привык. А точнее, он еще никогда не испытывал опасности за семью. Теперь же, несмотря на то, что жена и сын уехали из Звенигорода аж в Самарскую область к родственникам, установить их местонахождение для сотрудника милиции особого труда не составит. Здравый смысл, правда, подсказывал, что Петропавловский без денег и, значит, не кинется по следу за женщиной и ребенком, в первую очередь постарается разделаться с начальником уголовного розыска, но сердце не прислушивалось к разуму. За себя Тобратов не боялся, переживал за жену и сына. Зарубин, правда, предлагал уехать и ему, но оставить дело незавершенным, подставить под пули негодяя своих подчиненных, было не в характере Геннадия Михайловича…

За день бесплодных поисков все трое устали и шли молча, глядя по сторонам. Улицы были пустынны, редко в каких домах еще горел свет. А еще с десяток лет назад в такие погожие осенние ночи молодежь гуляла вовсю: на танцплощадке гремела музыка, у подъездов и калиток обнимались влюбленные, не желая расставаться. И дежурилось в милиции без особого напряжения с редкими выездами по бытовым разборкам — обычным скандалом, редко с рукоприкладством. А теперь… теперь — грабежи, насилие, убийства. За семь лет перестройки люди будто бы переродились. Не экономика перестроилась, а духовное состояние людей перевернулось на сто восемьдесят градусов. И те идеологи, которые еще вчера главным мерилом человека считали честь, совесть, порядочность, ныне проповедуют власть денег. По телевидению сопливая девчонка провозглашает: «У меня будет вот такой миллион! Я буду вот такая миллионерша!» Срамота!.. А за этой бездуховностью — жестокость, бесчеловечность…