Охота на бизнесменов - [41]

Он видел, что симпатичен Розе и она старается побыть с ним подольше, ухаживает, как за родным. Порою он еле сдерживал себя, чтобы не прижать ее к груди, был почти уверен, что она не оттолкнет его. Замужняя женщина в расцвете красоты и сил, она по полгода бывает без мужа: он служит в торговом флоте, мотается по заграницам. Истосковалась она по мужской ласке, а высокий статный тренер спортивной школы Подмосковья, как представился Михаил, явно ей приглянулся. Лишь уважительное отношение к Льву Абрамовичу, благодарность за его гостеприимство сдерживали Петропавловского от более решительных действий.

Лев Абрамович замечал, разумеется, растущую симпатию дочери к заезжему, понимал, чем это может кончиться, но страх перед рэкетирами, пригрозившими еще вернуться, заставлял его просить Михаила пожить у них еще.

В тот же вечер, когда произошла стычка с вымогателями, Михаил попросил Розу съездить к Кондрату и передать ему, где находится. Роза вернулась с другом. Они выпили за встречу и договорились, как только Михаил поправится, обсудить все их проблемы.

После этого они встречались чуть ли не каждый день, и Михаил заметил, что Роза ревнует его к другу: когда Кондрат приезжает, настроение ее падает и она удаляется в подвальчик помогать отцу.

— Смотри, не приживись тут, — сказал как-то с улыбкой Кондрат, провожая женщину вожделенным взглядом. — Хороша, ничего не скажешь.

— Хороша Маша, да не наша, — вздохнул Михаил. — Я б с удовольствием остался, если б у нее не было мужа.

— А Лариса, дети?

— Детей, конечно, жалко. А Ларису… сам знаешь…

— Не угомонилась? Шалит?

— Ну за шалости я давно бы дал ей пинка под зад, не посмотрел бы на детей, — горестно вздохнул. — Так хочется чистой, настоящей любви.

— Хватился, — рассмеялся Кондрат. — Хоть и говорят: любви все возрасты покорны, в жизни далеко не так. Во всяком случае, у меня: нынче встретишься, вроде полюбишь, а на завтра — воротит с души… Возраст, брат. По молодости никаких изъянов не замечали, а теперь одно слово может раскрыть всю суть человека.

— Пора тебе в следователи переходить, — пошутил Михаил, — коли стал таким психологом.

— А мне и в ГАИ неплохо. Знаешь, сколько сейчас контрабанды везут? Успевай только шмон наводить.

— И оружие попадается?

— Еще как!

— Себе приобрел?

— Ты за кого меня принимаешь? — усмехнулся Кондрат. — Тебе какой системы привезти?

— Какой размером поменьше. Но не мелкашку. И вот еще что. Надо запасными паспортами обзавестись. Всякое может случиться.

— И это я предусмотрел. В следующий раз принесу тебе чистый, сам заполнишь. Печать, прописку — потом…

Через Кондрата, ездившего специально в Николаев, чтобы связаться с Потапом из Одинцова, Михаил передал тому приказ убрать Травкина и Тобратова…

Первые дни после ранения Михаил никуда не выходил: и самочувствие было неважное, и не стоило лишний раз появляться на людях, среди них могли оказаться те, кто его ищет. Но как только рану затянуло и рукой можно было двигать, он стал бродить по улицам, знакомясь с жизнью города, сильно изменившуюся за годы перестройки и перехода к рыночным отношениям. Здесь, как и в Москве, появилась уйма магазинов и торговых палаток с непонятными иностранными названиями, много бродячих коробейников и приезжих из близлежащих сел крестьян с непримечательным своим товаром: луком, петрушкой, чесноком. В людных местах просили подаяние нищие. А у универмага на Дерибасовской стоял целый квартет: интеллигентные, опрятно одетые немолодые люди, с раскрытым у ног футляром из-под баса, и играли так слаженно и проникновенно, что у Михаила заныло сердце. Ему стало жаль и этих обнищавших музыкантов, и себя, неудачного мечтателя, вынужденного бежать из дома, скитаться по чужим городам, по чужим квартирам.

Он положил в футляр пятитысячную купюру и поспешил удалиться, чтобы не слышать раздирающие душу мелодии полонеза Огинского. Потом зашел на цветочный рынок и купил роскошный букет золотисто-желтых и алых роз.

Днем, когда посетителей было мало, Лев Абрамович управлялся обычно за прилавком один, Роза хозяйничала по дому: готовила закуски, мыла посуду, убирала комнаты. Их в квартире было три, большая двадцатиметровка — в центре и небольшие по пятнадцать метров — по бокам. Одну занимал старик, две — Роза с мужем. Обстановка была не богатая, но вполне приличная: полированная мебель, паласы на полу, ковры на стенах. Всюду чистота, порядок.

Михаилу старик с дочерью отвели большую комнату с широким мягким диваном, на котором он и коротал в одиночестве ночи. Здесь же стоял телевизор. Михаил внимательно следил за событиями в стране, не пропускал последних известий и поражался националистической пропаганде недавних наших друзей и сородичей, вдруг объявивших русских великодержавными шовинистами и эксплуататорами, будто русские жили лучше, чем украинцы, и будто только русские виноваты в том, что после развала Советского Союза жизнь простого народа резко ухудшилась. И вся информация — на украинской мове. Хорошо еще, что Лев Абрамович и Роза в разговоре с ним употребляют больше русских слов.

Когда Михаил вернулся на квартиру, Роза заканчивала готовить обед. Она со смущением и благодарностью приняла букет, даже набралась смелости поцеловать его в щеку. Но пожурила при этом: