Как хорошо, что Панова ждала его за столом внизу, в самой чайной, и была она не одна. С ней там сидел Морозов. Он увидел Акима, позвал его к столу. Саблин снял фуражку, пошёл через весь зал, кивая знакомым казакам. А кода подошёл к столу, Панова встала и протянула ему руку для рукопожатия. Она улыбалась ему, как улыбаются старому знакомому, которого давно не вдели и которому рады. Рука её оказалась не такой уж и нежной. Вовсе нет, ручонка тонкая, пальцы длинные, но схватила так, как не всякий мужчина возьмёт. А вот лейтенант даже не потрудился зад отрывать от стула, руку протянул так, как будто они старые приятели, небрежно, сказал:
— Садись, урядник. Мы самогон пьём, будешь?
То, что лейтенант был высок ростом, это Аким ещё при первой встрече заметил, но он был всё время в броне, а броня скрывала, то, что он ещё и здоровяк. Его широченные плечи и грудь плотно обтягивала эластичная ткань костюма, волосы его были светлые, лицо чёткое, рубленное, глаза, хоть и выпил он, трезвые, внимательные. И, прямо говоря, не шибко благожелателен взгляд его. Смотрел пристально, как будто изучал.
Да, перед ним стояло четыре пустых рюмки, столько же стояло и пред Пановой. Не дура она водку пить, оказывается. Ещё с её стороны стояла пепельница с дымящейся, тонкой, белой сигаретой, кончик сигареты был испачкан неяркой помадой.
— Выпью, — сказал Саблин, садясь за стол и по казацкой привычке аккуратно рядом с собой положив фуражку.
Панова тут же жестом подозвала официантку, и когда та почти бегом подбежала, сказала коротко:
— Водки, шесть штук.
«На троих по две получается, — думал Саблин, приглаживая волосы, — а бабёнка-то крепкая, четыре уже закинула и ещё две собирается выпить, казачки так не пьют, они себя соблюдают».
— Как вы себя чувствуете, Аким? — Спросила красавица, внимательно глядя на него и беря из пепельницы сигарету.
— Да нормально, — Саблин пожал плечами. — Жив, здоров.
— Отлично, значит, завтра готов выйти на охоту? — Спросил лейтенант.
— Ну, что ж, — произнёс Саблин, — раз не болен, значит, готов?
— Вы отдохнули, у вас был нелёгкий переход. — Продолжала Панова. — Вы, кажется, сто двадцать километров за три дня в броне прошли.
— Выспался, — сказал Аким.
— Позвольте, — она, не выпуская сигаретки из пальцев, вдруг перегнулась через стол и ловко вцепилась пальцами в кисть руки Акима.
А тот перепугался, ведь все казаки, что сидели в чайной с интересом наблюдали за происходящим, Аким сначала побледнел, но руки у неё не вырвал, сидел, нахохлившись, но потом понял, она просто мерила у него пульс и одновременно разглядывала его глаза.
— Вы не взвешивались? — Спросила она, всё ещё не выпуская его руки. — Можете сказать, сколько веса вы потеряли, пройдя сто двадцать километров?
— Нет, — сказал Саблин, пожимая плечами, — думаю, немного, я не сильно похудел, одёжка, вроде, впору.
— Хорошо, — она выпустила его руку.
Представление закончилось, выпивохи перестали на них пялиться, и Саблину полегчало.
— А с вами ещё два человека были, капитан и штатский. — Чтобы не было неловкой паузы, произнёс Аким.
— Они уехали, — сухо ответила Панова, так быстро и коротко, что он понял, что это тема закрыта.
— А жена-то отпускает? — Поинтересовалась Панова с заметной издёвкой. — Или нужно вас отпрашивать?
— Отпускает, — отвечал Саблин, конечно, было неприятно слышать такие вопросы казаку, но это он сам виноват. — А куда ж ей деться, за казака замуж шла, знала, куда идёт.
Тут принесли водку, Аким был сильно удивлён, когда с подносом у стола появилась сама управляющая заведение, китаянка Юнь, она поставила поднос на стол и, расставляя по столу рюмки, с улыбкой поздоровалась чисто и абсолютно без акцента:
— Здравствуй, Аким.
— Здравствуй, Юнь, — чуть растеряно отвечал Саблин, он, признаться, не понимал, отчего это Юнь второй раз на его памяти из-за стойки выходит, чтобы официанткой поработать.
Она ещё раз улыбнулась ему и ушла.
— Красотка, — сказал лейтенант, провожая её взглядом, и спросил у Саблина. — Замужем?
Почему-то Акиму этот вопрос не понравился. Да и сам лейтенант ему не мил стал. Этакий атлет красавчик, весь из себя.
— Не знаю, — зачем-то соврал он.
— А она тебя знает, — лукаво щурился Морозов.
— Ну, давайте выпьем, — предложила Панова, поднимая рюмку. — Давайте за успешное дело.
Слава Богу, не пришлось отвечать лейтенанту, пришлось бы что-нибудь врать, ну, не врать, так выкручиваться. А говорить про Юнь с Морозовым ему не хотелось. Он быстро взял рюмку.
А когда выпили, Панова сделала большую затяжку с удовольствием и спросила, выпуская дым:
— Аким, а вы можете точно вспомнить, где вы видели сияние?
Саблин сначала даже не понял, о чём она говорит, полез за сигаретами, соображая про «сияние», и тут до него дошло:
— Вы говорите о свете, что мы видали в степи?
— Да, о нем.
«Вот тебе и на, — думал Аким, — откуда эта ушлая бабёнка может про это знать? Я никому про это не говорил, может, Сашка сболтнул, или… Или она рапорт его читала? Неужто Щавель давал ей мой рапорт читать?»
Он молчит, а она смотрит на него и повторяет:
— Сможете вспомнить?
Сама такая ласковая, казалось-бы, столько выпила, а взгляд трезвый, умный. Глаза чистые.
