Охота к перемене мест - [4]

Может, Варежка, подняв высоко плиту, решила тем самым подстегнуть бригаду Галиуллина?

Нет, она держала плиту с таким расчетом, чтобы квадрат плотной тени служил тентом Шестакову.

Михеич, с бюллетенем в кармане, сидел на ящике под цветным зонтиком-недомерком, изредка встревая в работу.

Вот он встал, сдвинул на лоб старомодный картуз, почесал затылок и подозвал Шестакова. Висящая плита тотчас же тронулась с места, и тень устремилась за Шестаковым вдогонку.

Жарища адская, черный картуз не плохо бы сменить на тропический шлем, с каким Михеич не расставался в Бхилаи. Шлем бывает пробковый, или из особого тростника, или из плотной светлой парусины. Козырек такой же, как открылок сзади. Четыре дырочки в шлеме — четыре крошечных вентилятора. Внутри шлема под целлофаном — гофрированная прокладка. Нетрудно представить себе, как дико выглядел бы Михеич в тропическом шлеме здесь, в Сибири. Куры засмеют, не говоря уже о Маркарове.

После короткого разговора с Михеичем Шестаков подошел с чертежом к двум монтажникам.

Лиц сверху Варежке не видать, но один из них, судя по голубой каске и смоляным усам, Маркаров, а другой, в желтой каске мотоциклиста и в сапогах с широкими раструбами, — Погодаев.

Они спорили, размахивали руками.

Варежке не видать, но она знает, что Маркаров обливается потом. Чудак! Кавказского происхождения, а жару переносит труднее сибиряка Погодаева.

Тень от плиты снова оказалась над головой Шестакова.

За этой тенью уже ревниво следил стропальщик Садырин; он замечал на строительной площадке все, что не относилось непосредственно к его работе.

Каждый мог полюбоваться искусством крановщицы, она ловко ловила плитой косые лучи послеполуденного солнца.

Варежка с нетерпением поглядывала на монтажников, которые замешкались наверху, но не торопилась убирать многотонный зонтик, отбрасывающий тень на Шестакова.

— Зря стараешься, — прокричал Галиуллин Варежке. — У него тут временная прописка. Отбыватель...

— Кто, кто?

— Отбыватель. Ему бы только отбыть время до института.

— Крахмальной скатертью дорога.

— Для будущих студентов наша стройка — проходной двор. И твой холодок, Варежка, — Галиуллин недовольно глянул на резкую тень от плиты, — его не удержит. Хоть вы его и бригадиром выбрали. Анекдот! Вся моя бригада смеется!..

— Ты что-то нос задрал, Галимзян. Развел культ личности в своей бригаде. «Моя бригада!», «Мы, галиуллинцы!» А новый бригадир еще даст тебе прикурить.

— Я некурящий, — отмахнулся Галиуллин, тщетно пытаясь прикурить от зажигалки: наверное, бензин испарился от жары.

— Держи! — Варежка величественно бросила спички; предварительно сунула в полупустой коробок гаечку, чтобы увеличить летные данные коробка.

Наконец-то и бригадир Шестаков понял, откуда взялась тень.

Он приветственно помахал Варежке. Такая симпатичная личность, жаль только — груба в разговоре.

Тут же последовал разрешающий жест Галиуллина, и плита поплыла к месту назначения...

3

Шестаков стал бригадиром неделю назад, когда у Михеича, по его признанию, захандрило сердце.

В тот день Михеич лежал, не снимая картуза, на скамейке в непрочной тени возле конторки, известной на строительстве под названием «третьяковка».

Сюда, требуя дорогу сиреной, пробралась машина с красным крестом.

— Осиротил я бригаду. — Михеич вздыхал, держась за сердце. — Основной механизм подвел...

Врач проверила пульс, сделала укол. Если не полегчает — придется в больницу. Но при всех обстоятельствах больному нужно отлежаться.

— Меньше резких движений, — строго предупредила врач, закрывая чемоданчик; она явно хотела напугать больного. — Забудьте, что вы когда-то поднимали тяжести и бегали по лестницам. Будете бегать — быстро добежите до больницы.

Да, пока человек здоров, он не чувствует своего здоровья, а когда надолго заболевает — успевает притерпеться к болезни... В старое время его болезнь называли грудной жабой, а теперь покрасивше — стенокардия, коронарная недостаточность. А многое ли изменила новая терминология? Жаба, она жаба и есть. И еще наблюдается мерцательная аритмия. Тоже называется красиво...

Михеич кладет под язык валидол, если не помогает — хватается за нитроглицерин; тот мгновенно расширяет сосуды, снимает спазмы.

Сердечники знают капли Зеленина, капли Вотчала, а вот как зовут благодетеля, который сумел во взрывчатке распознать лекарство? Не прижилось его имя в медицине. Сколько больных обязаны ему своей хрупкой жизнью! Всего тринадцать копеек берут в аптеке за нитроглицерин. Какой-то сложный эфир, там и глицерин, и азотная кислота. Стеклянная трубочка набита крохотными белыми таблетками, и каждая из них может спасти человеку жизнь... А наполнить пустую кислородную подушку и того дешевле: гривенник. Человек на десять копеек кислорода надышался и жив остался.

Михеич еще не успел эвакуироваться со строительной площадки, а уже был озабочен тем, как после возвращения обживется в новой роли «короля земли» — без права подыматься на монтажные высоты. Когда-то на ленинградской телебашне его уважительно называли «королем воздуха».

Горько иметь профессию, если под старость не можешь оставаться наставником своих учеников. С земли наблюдать за парнем, который и цепью застраховаться надежно не умеет! Столько тонкостей, секретов еще не раскусили молоденькие! А Михеич теперь — без права курсировать по лестницам. Как старый часовщик, который ослеп, или кузнец, разбитый параличом...