Охота к перемене мест - [2]

— Ну?

— На пылесос.

— Сама придумала или тебе Шестаков помог?

— Сама... Проходишь по жизни, как пылесос, подбирая все, что плохо лежит. Сказала тебе черным по белому — иди своей дорогой. И не вздумай меня провожать. Ну-ка, шагом брысь!!!

Садырин нехотя отошел, а Варежка задержалась на ступеньках подъезда. Она не сразу отсердилась, серые глаза потемнели, румянец держался на смуглых скулах.

Варежка посматривала на скрипучую дверь, которую изнутри безостановочно толкали и дергали, не давая закрыться, — ну и народу!

Толпа схлынула, теперь дверь то открывали, то она с грохотом захлопывалась.

Чернега нерешительно потоптался на крыльце — подойти или не подойти к Варежке?

Накануне Чернега сходил в парикмахерскую и сделал перманент. Волосы завитые, смоляные, как у цыгана, почти до плеч. Он зачесывает волосы назад, они добавляют ему сантиметра два роста.

Когда Чернега вчера появился в общежитии, Маркаров хмыкнул: «У тебя прическа, как у Володи Ленского на дуэли. Куда, куда вы удалились...»

Варежка в сторону Чернеги даже не посмотрела. Он потоптался у подъезда еще с минуту и, благоухая дешевым одеколоном, ушел, не найдя себе компании.

Наконец появился Шестаков, Варежка подумала, глядя на него: «Вот ведь и в такой мелочи виден человек. Садырин вышел, едва не пришиб кого-то сзади, а Шестаков осторожно придержал тугую дверь, чтобы не ударить,женщину».

Она подошла к Шестакову, властно взяла его под руку, а попросила робко:

— Проводи меня, пожалуйста.

— С удовольствием. А куда?

— К девчонкам иду на примерку. Они свое общежитие девичьим острогом называют. — Она рассмеялась, смело открывая рот: так смеются девушки, которые помнят, что у них красивые зубы. — Сама бы пошла в монастырь, да много холостых! Вот ты, например... — Ох, Шестаков... — продолжала Варежка в том же тоне. — Был бы ты постарше, или, иначе сказать, была бы я помоложе — влюбилась бы...

Они шли по дощатому тротуару. На углу стояла продавщица мороженого и выкрикивала:

— Есть московское мороженое! Пломбир «Ту сто четыре»! Сливочный, реактивный!

— Елки с дымом! Эскимо самолетом стали присылать, — обрадовалась Варежка. — Ну и ну! Даже палочки московские... — Она достала деньги. — Я, между прочим, млекопитающее. А тебе взять?

— Спасибо, от него пить захочется.

Они миновали площадь Елкипалки и остановились у Доски почета. Шестаков поглядел на фотографию с подписью: «Крановщица Варвара Петровна Белых».

— А соседа моего узнал?

Самодовольное лицо. Передовик, который помнит о всех своих достоинствах и не забыл о них в момент, когда фотографировался.

— Такие залысины только у нашего Кириченкова.

— Он самый, не к ночи будь помянут.

— Чем же плох Кириченков? — усмехнулся Шестаков. — Процент самый высокий. Варит без брака. Анкета — заглядение. Все взносы платит аккуратно. На собрания на все ходит.

— А если ему заглянуть в душу? Вечная мерзлота! Ох, не везет мне с мужиками! Ни в личной жизни, ни с соседями по Доске. Невезуха! — Варежка протерла косынкой свою фотографию в верхнем ряду, без труда дотянувшись до нее. — Нас моют дожди, посыпает нас пыль... Тут на Доске компания большая. — Варежка вздохнула. — Как ты думаешь, Шестаков... Причитается каждому человеку доля счастья? Ты скажи — причитается?

Лицо ее не было в эту минуту ни обиженным, ни беззащитным, а допрашивала она Шестакова с ожесточением.

— Разве вы несчастливая?

— Я счастливая! — выкрикнула Варежка. — Я такая счастливая! Только вот не знаю, что мне делать со своим счастьем. Недаром в прошлом апреле все на моей свадьбе кричали «горько!». И на самом деле горе горькое хлебнула... А поначалу я даже свитер ему собственноручно связала из чистой шерсти. — Она удивленно вытянула перед собой руки, и Шестаков посмотрел на них: тонкие, гибкие пальцы, совсем не для крановщицы. — И чего мой муженек куражился, куролесил? Самолюбие, видите ли, задели. Строил из себя два себя. Ему в комнате отказали, мне дали. А тут меня еще депутатом областного Совета избрали, на сессии в Иркутск зачастила. Он еще больше насупился. На конференции в Москву ездила. В Польшу посылали делиться опытом. Догонял бы, кто ему мешал? А он вместо этого стал дома представлять Отелло и как оно рассвирепело. Ну и пошла разладица... За ум не брался, только за рюмку. И сделался как термометр — всегда под градусом. Укрой меня да раздень меня, а засну я сам. Два раза вносила его в комнату. Недвижимое имущество! Ну а третий раз, когда наскандалил, вынесла на улицу. Спасибо, Антидюринг подсобил. Вниз-то нести легче, чем домой тащить. Хорошо, бог меня ростом, силенкой не обидел... Развод был со всеми удобствами, не пришлось даже фамилию менять. Моя девичья фамилия тоже Белых, из одной деревни. И нету у меня теперь на белом свете человека, по ком скучаю... Надеюсь, лучшая песня не спета, все еще впереди. А дома я одна-одинешенька. Хуже, чем мать-одиночка... Но иметь ребенка от пьяницы... Я теперь влюбленная больше в неодушевленные предметы. Кран свой люблю, книги без вранья. Мне в библиотеке, как приду, все книжки про строительство подсовывают. Что ж, если я крановщица, мне интереснее всего про краны читать? А я люблю книги про взаимоотношения... Еще кино люблю, где приходится смеяться и плакать, как сегодня... Что это я вдруг расчувствовалась? Ни одной бабе столько не наболтала, сколько тебе... Прогоняю память о прошлом, но память никак не отсечь...