Охота к перемене мест - [3]

Спеша избавиться от неловкости, она запела слегка надтреснутым голосом:

На дворе висит белье,

Сушится пеленка.

Вся любовь твоя вранье,

Окромя ребенка!

— А любовь Куравлева к Паше Строгановой тоже вранье? — спросил Шестаков.

— Его любовь настоящая. Конечно, рыцарь из него как из... Слышал свист в зале, когда жена притащила Куравлева домой на коротком поводке? Это Садырин свистел. Даже он понял, что любовь у них с Пашей — настоящая...

2

В летний зной на верхотуре не так душно, как на строительной площадке. Внизу раскаленная каменоломня, пышет жаром от штабелей железобетонных плит и свай, от кучи стальных конструкций.

При такой духоте водителям больше подошли бы наши грузовики в экспортном тропическом исполнении; Михеич уверяет, что в кабине там крутится-вертится полдесятка вентиляторов.

Варежка увидела, как водитель БЕЛАЗа выскочил из кабины, с высоты второго этажа, полуголый; на нем только трусы, сапоги и кепка.

А если Варежке на себя оборотиться?

Она скинула косынку, сняла куртку, сидит и жмет на педали в тапочках на босу ногу. Жаль, совсем рядом маячит бригада Галиуллина. А то с удовольствием устроила бы сибирский стриптиз еще смелее — сняла бы блузку и осталась в лифчике, в легких холщовых штанах. А на двери в будку написала бы мелом: «Мужчинам вход воспрещен» или «Без доклада не входить».

Вдали поблескивает синевой Ангара, сегодня ее свежесть не чувствуется. Из будки не слыхать, но Варежке легко вообразить, как вода с ревом прорывается на перекате сквозь камни. Рев приглушен расстоянием до журчания. Да и мирное журчание слышно, только когда на кране молчат моторы, а ветер дует с реки.

Галиуллин стоял на верхней площадке, привязанный поясом, и не выпускал из рук тяжелого гаечного ключа. Он и его монтажники работали в близком соседстве с будкой крана, но их отделяла от Варежки пропасть. Будто они забрались на крыши двух небоскребов, поставленных один против другого и разделенных узкой улочкой.

Галиуллин засунул за пояс ключ, снял рукавицы, достал рулетку, выдернул блеснувшую на солнце сизо-голубую спираль, отмерил пальцем кусок стальной ленты и улыбнулся: блеснули и золотой зуб и обручальное кольцо.

Он закричал Варежке, счастливый:

— Пятьдесят три сантиметра!

— Ай да Зинуха! — голос у Варежки с хрипотцой.

— Лишку не будет? Все же девочка...

— Жениха выберет повыше. В баскетбольную команду запишут, как меня!

Варежка поглядела вниз, слегка высунувшись в раскрытое окошко крана.

Что это там Садырин замешкался — опять перекур с дремотой? Пора бы уже застропить плиту и подать сигнал к подъему. Садырин только свистит лихим разбойничьим свистом, засунув два пальца в рот, а работает вяло. Садырину скучно, если его не окликают, не поторапливают и не делают замечаний.

Галиуллин отцепился от одного прогона, прошел, балансируя, по узкой балке, пристегнулся к другому прогону и продолжал свои монтажные хлопоты.

Стоял Галиуллин достаточно близко, и Варежка видела его слегка раскосые глаза под обрезом большой каски. Он носил в жару каску не по размеру: наматывая под нее мокрое полотенце; приноровился в этому подобию чалмы еще в Асуане. Голова повязана чуть пониже краев каски. Пот, стекая с затылка, смачивает полотенце, и, влажное, оно сохраняет способность охлаждать.

Ну что еще за проволочка? Варежка разозлилась и крикнула по радио на всю площадку:

— Хватит сопли жевать, Садырин! Веселей поворачивайся!..

Недовольная заминкой внизу, она перестала следить за стропальщиком.

Чтобы уберечь себя от подступившего раздражения, она прокричала Галиуллину:

— Сколько наша невеста весит?

— Без малого четыре килограмма.

— Тяжелая весовая категория. А как девчушку назвали? — Она стерла пот со лба запястьем, не снимая перчатку.

— Проектов много. Но Зина еще не утвердила. Вот выпишется... — Лицо его сразу подобрело, морщины разгладились. — А то один сварщик у нас на Чирчикстрое лопухнулся. Назвал дочку Мариникой.

— Согласно румынской пластинке?

— А того не знал, что, во-первых, Маринике — имя мужское, а во-вторых, так кличут в Румынии бездельников.

— Нашему Садырину это имя подошло бы, — прыснула Варежка, щурясь от солнца.

Еще до полудня Галиуллин доложил Варежке, что сегодня печет не хуже, чем в Асуане. Она была искренне убеждена, что такого зноя никогда не испытывала; забыла, как невыносим был вчерашний день, отделенный от сегодняшнего прохладной ночью.

Наконец плита оплетена тросом, Садырин заливисто свистнул и показал рукой «вира».

Варежка увидела Шестакова — бригадира с недельным стажем. Тот стоял неподалеку от подножья крана, запрокинув голову, и тоже с нетерпением ждал, когда подымут плиту. Каска на нем с маленьким козырьком, Шестаков прикрывал глаза ладонью: ослепляло солнце.

Теперь произошла заминка наверху — не изготовились к тому, чтобы принять плиту и уложить на место.

В таких случаях крановщик слегка приподнимает груз и выжидает, контрольно держа его на весу.

Но Варежка не захотела держать плиту над землей. Она просигналила и стала ее подымать.

Квадратная тень резко выделялась на фоне площадки, палимой солнцем. Уменьшаясь в габаритах, тень чуть покачивалась.

Плита замерла над пустырем, никто под ней не стоял, так что техника безопасности соблюдалась.