Огюст Ренуар - [24]

Ренуар был твердо убежден в том, что победы принципов бывают лишь кажущимися и даже вызывают немедленный контрудар. «Когда женщина была рабой, она была, в сущности, и госпожой. Ныне, приобретая права, она утрачивает свое значение. Став ровней мужчин, они познают подлинное рабство». Он верил в силу слабых и разрушительное свойство успеха. «Буржуа полагают, что всех перехитрили, продемонстрировав свой триумф бульваром Османн, Оперой и Всемирной выставкой. Они не знают, что роют себе могилу. Выиграют рабочие. По той единственной причине, что они живут в трущобах и работают под землей». Условия жизни шахтеров казались ему недопустимыми. «За это мы заплатим», — говорил он.

Возвращаясь к женщинам, скажу, что Ренуар видел и их недостатки. Его раздражала их покорность моде. Начало культа тонкой талии совпало с первыми шагами в жизни моего отца. Берта, несомненно, заставляла его помогать затянуть корсет. Эта пытка возмущала Ренуара. «Ребра женщины сжимались и понемногу деформировались. А в случае беременности!.. Я жалею несчастных младенцев! Когда речь идет о моде, женщины теряют рассудок. От всего этого только богатеют фабриканты корсетов, которых следовало бы посадить в тюрьму!» Его не меньше раздражали слишком узкая обувь и высокие каблуки. Зато отороченные кружевом панталоны и обилие нижних юбок забавляли Ренуара. Он сравнивал раздевание женщины с цирковым номером клоуна, снимающего подряд с полдюжины жилетов. «Они прикрывают себе зад, словно находятся на северном полюсе, а сверху обнажаются до пупа».

Из женских слабостей Ренуара более всего сердила прическа. «Вместо того чтобы оставить в покое свои волосы, они их скручивают, терзают, жгут, завиваются барашком или становятся плакучей ивой!» Он перестал видеться с одной девушкой из-за того, что та проводила целый день, пристраивая локон на лбу. Она добивалась, чтобы он ложился с точностью до миллиметра. При малейшем движении головы локон смещался, и канитель с ним возобновлялась. «Я готов был ее убить!»

Ренуар заключал: «Это оборотная сторона медали. Зачем требовать от них логики, которая делает мужчин такими противными!»

Отец часто говорил о «близорукости» мужчин. «Их сентиментальность мешает им видеть женщин». Все превозносили красоту кузины Бланш Давид, жены Анри. Эта дама носила черные покрывала, пудрилась, как пьеро. Темные волосы и огромные глаза завершали маскарад. «Испанские глаза», — говорил Ренуар. Она интересовалась молодым художником. Ей хотелось, чтобы он написал ее обнаженной, при лунном свете, на скале, омываемой морским прибоем. «Сквозь все покровы было видно, что у нее некрасивая грудь. Я отговорился отсутствием скалы и океана». Она приносила ему книги. До того Ренуар читал только французских классиков: он помнил наизусть Ронсара и не желал знать Виктора Гюго. Его великими любимцами были Рабле и Франсуа Вийон. Дама с покрывалами приобщила его к романтикам. Из прочитанной груды хлама («по счастью, я читал очень быстро, иначе на это ушло бы слишком много времени…») он запомнил два имени: Теофиля Готье и Альфреда де Мюссе: «Эти нравились мне безоговорочно: у них есть вкус и они говорят на понятном мне языке». Подобные воспоминания наводили его на общие высказывания о чтении: «Оно может сделаться пороком, хуже морфия и спиртного. Не надо набивать себя книгами или читать одни шедевры. Великие люди приближают нас к природе, романтики от нее удаляют. Идеально было бы всю жизнь читать одну книгу. Этот трюк проделали евреи со своей Библией и арабы с Кораном. Я бы взял Рабле!» Этой же даме отец был обязан тем, что часто бывал в театре. «Я волей-неволей должен был вывозить ее, а билеты, не знаю каким способом, доставал мне младший брат Эдмон». Почти все зрелищные предприятия помещались на Больших бульварах, между нынешними Зимним цирком и «Варьете». Площади Республики тогда еще не было. Бульвар Бомарше упирался в «Амбигю» — самый роскошный и модный театр Парижа того времени. Постройка Оперы и прокладка нового бульвара ее имени, последовавшие через несколько лет, сместили этот центр развлечений. Бульвар, где театр, цирк и музыка господствовали безраздельно, назывался также бульваром Преступления, из-за кровавых мелодрам, которые ставили там каждый вечер, говорили одни, тогда как другие связывали это с покушением Фиески^[48]. Что бы ни думал по этому поводу мой старый друг Ривьер^[49], Ренуар не любил мелодраму. «Буржуа проливает там слезы над несчастиями бедной сироты. Вернувшись домой и еще не успокоившись после рыданий, он тут же вышвыривает за дверь прислугу за то, что она забеременела». Он признавал только Александра Дюма-отца — «истинного поэта, который выдумал историю Франции». Ренуар вполне серьезно объявлял, что «этот надоедливый Мишле^[50] просто скопировал папашу Дюма, сделав его скучным. Если заставляешь людей зевать, они принимают тебя всерьез».

Больше всего на бульваре Преступления Ренуар любил уличные парады. Широкой известностью пользовались шествия, устраиваемые цирком, до тех зрелищ, которые ввел нынешний Зимний цирк. В них наряду с артистами участвовали продавцы жидкостей для волос и средств от мозолей. Дантистов, дергавших зубы на глазах у публики, и докторов, угощавших панацеей от всех болезней, уже не было. Огоньки газа, колеблющиеся на сквозняках, бросали неверный свет на наездниц, танцовщиц в пачках и акробатов, «приземистых, плотноватых девиц на крепких мускулистых ногах, гордо выпрямляющих талию, гибкую от двойного кульбита, упирающихся в бок рукой, приученной не пропускать перекладину трапеции и… чистить морковь и лук для супа». Знал ли тогда Ренуар, что когда-нибудь запечатлеет на холсте эти мимолетные впечатления? Пока что он их накапливал всеми своими чувствами. Этот приличный молодой человек, чей облик так походил на остальных парижских ремесленников, уже ступил тогда на поприще, которое должно было привести его как к созданию знаменитых луврских «Купальщиц», так и к последним натюрмортам с анемонами. Жизнь Ренуара заставляет меня думать о полете мигрирующих птиц, этом поразительном явлении, намного превосходящем самые тонкие человеческие изобретения. Нет компаса, радара, телевождения, которые бы превосходили точность инстинкта и упорство дикой утки. Весной мой сад полон мелких серых птичек, похожих на воробьев. Мы с женой называем их игроками в крикет из-за полосатой — черной с белым — головки. В определенный день они, прилетев из других широт, садятся на землю вокруг оливкового дерева. При этом птички с лету пикируют на приготовленную для них тарелку с зерном. Не колеблясь, они садятся ночью на сучок, куда был нацелен их путь, когда они находились за тысячи километров от моего сада. Эта точность направления, которая сохраняется на таких расстояниях и, словно магнит, притягивает птиц к цели, поставленной для них природой, поможет нам понять поступки Ренуара. Было бы неверно говорить, что он не проявлял своей воли. При видимой пассивности «поплавок» свирепо боролся за то, чтобы не потерять направления. Правда заключается в том, что его инстинкт был настолько силен, что интеллекту приходилось подчиняться и действовать в направлении, согласном с его судьбой. Ренуар мог идти окружным путем, остановиться, в иных случаях даже попытаться, вопреки своей теории, пойти навстречу течению; однако он всегда возвращался на дорогу, которая вела его к своему открытию мира. Я умышленно пользуюсь притяжательным местоимением, потому что откровение всегда отмечено личной печатью — печатью избранного богами посредника. Я убежден, что у Ренуара это направление не было сформулировано заранее, так же как для перелетных птичек местоположение моего сада. Я думаю, что если бы Ренуар не мог писать, если бы он был, скажем, слепым или безруким, он все равно пошел бы по этому пути. Он сказал бы нам то, что должен был сказать, другим способом. Вместо красок и форм он употребил бы слова или звуки. «Литературщики», как отец называл художников, которые позволяют своему воображению увести их от жизни, выдумали целые вороха причин для объяснения формирования таланта. Им хочется доказать, что Тулуз-Лотрек