Огуречная подливка - [8]

— Ну надо же, — сказал я, не зная, восхищаться, или испытывать отвращение. — Сказали, что вы приветствуете всех чужестранцев как Христа, а тут пытаетесь изгонять дьявола…

Он, явно раздосадованный, поднял на меня глаза.

— Совсем нет. — Потом он посмотрел застенчиво: — Это обряд спешного крещения. Хотя в чем-то оба обряда схожи.

Он перенес тяжесть тела на пятки, встал и спросил:

— А теперь что?

Я пожал плечами:

— Теперь ничего. Теперь им осталось, — я взглянул на часы, — минут пятнадцать.

Он тоже посмотрел на часы:

— Я подожду здесь вместе с ними? Приемлемо?

— Почему бы и нет? — ответил я. Он кивнул и уселся на пол, а я примостился на одно из пятнистых кресел. — Один вопрос, преподобный. Вы сами это сказали. Если все чужестранцы уже как Христос, зачем их крестить?

Хамфрис улыбнулся:

— Из вас вышел бы теолог. Хороший вопрос. В основном, потому, что это все, что я могу сделать и знаю, как сделать, да и сам после этого чувствую себя лучше.

— Ха! Вы думаете, им от этого тоже станет лучше?

— Не имею понятия. Но не вижу, как им это может повредить.

Он осмотрелся в комнате, разглядел стены, потом поднял вопросительно брови:

— Матисс?

— Им нравится Матисс. Или, скорее, мне кажется, что им нравится Матисс. Не спрашивайте меня, почему, преподобный. Я не знаю ни черта. Я делаю так и делаю этак. Я разыскал кресла, и мне кажется, что они им нравятся. Я говорил, что они умирают, но я могу в этом сильно ошибаться. Они же не отсюда. Они же не кошки и не собаки, они совсем не такие животные, как мы. Я пытаюсь держать их в покое и уюте, но, может быть, они совсем не в покое, может быть, им больно. Может, я их мучаю все это время, сам того не желая. Может, они вторгаются на Землю с плохими намерениями, и я единственный, кто делает это возможным, а в следующие десять лет все эти мертвые чужаки захотят вернуться к жизни и завоюют наш мир…

Он вслушивался в мою речь с лицом спокойным и серьезным.

— Да, тяжело не знать, поступаешь ли ты правильно, не так ли? Я не думаю, что кто-нибудь из нас это вообще знает. Мы делаем все, что можем, и молимся, чтобы из наших дел получилось больше добра, чем зла. Но нам остается только верить, что Бог видит все, все в конце концов разберет и простит нас, если мы поступали дурно.

Я отвел глаза:

— Я не верю в бога, не обижайтесь.

— Я не обижаюсь, Велли.

— Хорошо. Скажите, что у вас с ухом? Я видел вас по телевизору, вы кормили бродяжек с кошелками. И я вас узнал по этому уху.

— Родовая травма. У моей семьи не было денег на пластическую операцию. — Он пожал плечами. — Я ходил с длинными волосами, чтобы скрыть его, но теперь оно меня больше не беспокоит. Честно говоря, она даже помогает мне в работе. Ведь люди несут в церковь собственные страхи. Они несут те раны, которые хотят излечить, но они и стыдятся их тоже. А когда они видят мое уродство, им становится легче.

— Согласен, — сказал я. У Нэнси Энн тоже был маленький шрам высоко на внутренней части левого бедра. Он тоже остался с рождения, как ухо Хамфриса. Но у Джебидии не заняло слишком много времени, чтобы увидеть его, не так ли?

В этот момент со всплеском умер второй огурец, и мы с Хамфрисом чуть не подпрыгнули от неожиданности. На сей раз Хамфриса не вырвало, он снова встал на колени, еще раз перекрестил огурец и снова забормотал. Когда он закончил, я подобрал второй пакет с соусом и положил в угол рядом с первым, с тем, что я швырнул в берлогу из гостиной, а потом мы с Хамфрисом снова уселись ждать, пока в подливку не превратится третий огурец. Теперь еще минут пять, не больше.

— Как вы думаете, почему они приходят сюда? — спросил он.

— Разрази меня гром, если я знаю. Может быть, они больны, и их народ отсылает их прочь, чтобы они не заразили кого-то еще. Может быть, они уже мертвы, когда добираются сюда, и Земля — их вечное воздаяние. Такое пугает, правда? А вдруг, когда и мы умираем, то все приземляемся у двери каких-нибудь чужестранцев, и нам остается только надеяться, что у них найдутся для нас удобные кресла и они сообразят, какое искусство нам нравится.

На моем небе в кресле можно было бы полулежать, а на стенах были бы развешаны красотки из «Пентхауса», но мне не хотелось об этом рассказывать Хамфрису.

Он улыбнулся:

— В доме Отца моего много помещений.

— Что?

Но вдруг хлопнул последний огурец, поэтому я так и не узнал, что имел в виду Хамфрис. Он снова совершил свое небольшое моление, а я положил третий огурец в уголок к остальным двум.

Он посмотрел на мешки с соусом, потом на меня.

— Как вы?.. Что вы делаете с ними потом?

— Хороню. Они лежат по всему моему участку.

Он кивнул:

— Вам помочь?

— Если вы управляетесь с лопатой так же, как с ведром, я воспользуюсь вашей помощью, преподобный, благодарю.

Поэтому мы сложили мешки с соусом в мой пикап, я набросил на них брезент и загрузил пару лопат, а потом покатил к месту очередного погребения. Я отмечаю места, где лежат огурцы, поэтому каждый раз подбираю другое место. Я захватил с собой ружье, но это на случай, если мы наткнемся на змей или что-то подобное: за Хамфриса я больше не тревожился, не тревожился сильно.

Лопатой он орудовал хорошо, напористо и быстро. Видно было, что он не всегда работал проповедником. Когда-то он шуровал руками. Глядя, как он роет, я почувствовал любопытство. Когда мы остановились передохнуть, я спросил: