Огоньки на той стороне - [4]
Тут, в Томашеве, много чего услышишь. Слова узнаешь. «Ступор», например. Или «кататония». Или отмененное слово «подсознание». Отмененное, но занятное, если послушать бывшего психиатра Половинкина. Взять хоть его, Голобородько. Сознательно он выслеживал шпионов, а подсознательно — видел в каждом из них отца, которого ревновал к матери, и так ему мстил. Ладно. Но что ты скажешь, если отца своего Голобородько знал только по рассказам матери и никакой особой ревности испытывать к нему не мог? Так то-то и оно! Сознательно — да, не мог. А вот подсознательно — именно несуществующий-то отец и должен был вырасти в его подвоображении в куда более серьезную фигуру, чем если бы Голобородько его знал. Во как. То есть одни заграничные бредни — а остроумно придумано.
Этот Половинкин лечился здесь дольше всех, с 1934 года. Дело его, как он объяснял, состояло в том, что он — фрейдист, но не простой, а советский, наш фрейдист-марксист. Когда же психоанализ разоблачили как пятую колонну в рядах отечественной передовой науки, Половинкин вместо того, чтобы перековаться, забузил. Стал писать во все концы, что несправедливо поступают с их братом, что-де фрейдизм и марксизм — близнецы-братья: оба, мол, исходят из того, что человек — животное, и оба согласны в том, что животное он не простое, а общественное; кроме того, и тот, и другой объясняют человечество при помощи базиса и надстройки, каковыми психоанализ признает «оно» и «я». И так далее. Вот пишет он и пишет, все выше, и выше, и выше; тут-то его враги и перековавшиеся друзья поняли, что пора его остановить. Ну, а когда зарвался он совсем и начались у него на квартире какие-то сборища, то всем стало ясно: налицо идефикс, навязчивость, маниакальные состояния — словом, полный синдром симптомов. Так психиатр Половинкин сам стал психом. Этому, впрочем, Голобородько не удивлялся: с кем поведешься, от того и наберешься; удивительным было скорее другое: почему они в таком разе все друг дружку в дурдома не засадят? Лечить некому будет? Но ведь это дело нехитрое — тут тебе любой со знанием дела даст по башке, завернет в мокрую простыню или принесет пару колес веронала.
Но что ни говори, идеи у Половинкина были неожиданные и забавные; а самая неожиданная та, что все люди — разные, и нельзя ни к одному подойти с общей меркой. Вот хоть бы в своей палате оглядеться вокруг — и увидишь: что одному выходит так — другому прямо противоположным боком. Что одному на пользу — другому во вред. У одного, скажем, загиб оттого, что Бога нет, у другого — как раз оттого, что, по его, Бог есть и что-то ему запрещает.
Словом, занятная жизнь была в Томашеве.
Плюс рационализация. За которую вышел Григорию Ивановичу плюс. Он на трудовом фронте делал коробки из картона. И чтобы не скучать, изобрел полуавтомат. Этот полуавтомат захватывал картонку и гнул в форму коробки; человеку оставалось только скреплять края. Тут обрадовались врачи и давай его поощрять. Скажи-ка, в обед лишний черпак перловки получал. Он пошел к врачам и предложил разработанную им модель уже полного автомата. Который и края за человека скреплял. Но врачам виднее. Им виднее. А они говорят: этак ты вообще человека от труда освободишь. Нельзя. Это в тюрьме труд освобождает. На воле он воспитывает. А у нас он — лечит. Так что и полуавтомата вполне достаточно.
Однако они поняли, что он не очень болен головой, если входит в их положение: трудовое лечение само собой, а план по коробкам в Томашеве еще никто не отменял.
Ну, они тоже люди; а у людей симпатия — дело обоюдное. Начали они его жалеть, начали лечить вполсилы. А как можно стало — выписали. Себе оставили его полуавтомат. А ему — справка об инвалидности и пенсия по справке 170 рублей. Конечно, «Беломором» не очень-то разживешься на такие денежки: это помножь 2 рубля 20 копеек на тридцать дней — больше трети его пенсии в дым уйдет. Но на «Прибой» хватит.
И вот он вернулся. Голобородько Григорий Иванович, также Гришка Шнобель (по причине длинного и несколько блуждающего в пространстве носа), также месье Грегуар (потому что к носу имелась тонкая полоска черных усов, бессменный черный берет и взгляд иностранца — не на людей, не внутрь себя, а — перед собой, щитком меж собой и людьми).
Вернулся он на круги своя, в коммуналку по адресу: ул. Самарская, 100, кв. 3. Комната в его отсутствие успела пустить седую щетину пыли. Голобородько дальнейшую самодеятельность комнаты прекратил и, утвердив себя хозяином в доме, стал оглядываться. Соображать, что у него есть для жизни.
Раньше он не жалел, что не имеет близких и семьи. Сперва война, потом работа. После работы — любимое увлечение: надо же его, голубчика, выследить, надо его связи раскрутить и так, чтобы самому не засветиться. И вот все коту под хвост. Работа, любимое увлечение — коту под хвост. Скучно. Справка, по ней и живи.
Но Григория Ивановича скучать не приучили. Он без занятия не оказывался с детства. И оглядевшись, заметил: имеется в его хозяйстве сарай. Как и у всех, во дворе, напротив дома.
У Григория Ивановича имущества было не очень, чтобы его еще куда-то складывать. Так что он о сарае давно и прочно забыл. И вот вспомнил.
Автор этого рассказа — молодой писатель, начавший печататься, к сожалению, не в нашей стране, в в парижском журнале «Континент», и то под псевдонимом. В СССР впервые опубликовался в декабре 1990 года в журнале «Знамя»: повесть «Огоньки на той стороне». Рассказ «Няня Маня» — вторая его публикация на Родине и, надеемся, в «Семье» не последняя.Газета "Семья" 1991 год № 16.
Эта книга о тех, чью профессию можно отнести к числу древнейших. Хранители огня, воды и священных рощ, дворцовые стражники, часовые и сторожа — все эти фигуры присутствуют на дороге Истории. У охранников всех времен общее одно — они всегда лишь только спутники, их место — быть рядом, их роль — хранить, оберегать и защищать нечто более существенное, значительное и ценное, чем они сами. Охранники не тут и не там… Они между двух миров — между властью и народом, рядом с властью, но только у ее дверей, а дальше путь заказан.
Тайна Пермского треугольника притягивает к себе разных людей: искателей приключений, любителей всего таинственного и непознанного и просто энтузиастов. Два москвича Семён и Алексей едут в аномальную зону, где их ожидают встречи с необычным и интересными людьми. А может быть, им суждено разгадать тайну аномалии. Содержит нецензурную брань.
Шлёпик всегда был верным псом. Когда его товарищ-человек, майор Торкильдсен, умирает, Шлёпик и фру Торкильдсен остаются одни. Шлёпик оплакивает майора, утешаясь горами вкуснятины, а фру Торкильдсен – мегалитрами «драконовой воды». Прежде они относились друг к дружке с сомнением, но теперь быстро находят общий язык. И общую тему. Таковой неожиданно оказывается экспедиция Руаля Амундсена на Южный полюс, во главе которой, разумеется, стояли вовсе не люди, а отважные собаки, люди лишь присвоили себе их победу.
Новелла, написанная Алексеем Сальниковым специально для журнала «Искусство кино». Опубликована в выпуске № 11/12 2018 г.
Саманта – студентка претенциозного Университета Уоррена. Она предпочитает свое темное воображение обществу большинства людей и презирает однокурсниц – богатых и невыносимо кукольных девушек, называющих друг друга Зайками. Все меняется, когда она получает от них приглашение на вечеринку и необъяснимым образом не может отказаться. Саманта все глубже погружается в сладкий и зловещий мир Заек, и вот уже их тайны – ее тайны. «Зайка» – завораживающий и дерзкий роман о неравенстве и одиночестве, дружбе и желании, фантастической и ужасной силе воображения, о самой природе творчества.
Три смелые девушки из разных слоев общества мечтают найти свой путь в жизни. И этот поиск приводит каждую к борьбе за женские права. Ивлин семнадцать, она мечтает об Оксфорде. Отец может оплатить ее обучение, но уже уготовил другое будущее для дочери: она должна учиться не латыни, а домашнему хозяйству и выйти замуж. Мэй пятнадцать, она поддерживает суфражисток, но не их методы борьбы. И не понимает, почему другие не принимают ее точку зрения, ведь насилие — это ужасно. А когда она встречает Нелл, то видит в ней родственную душу.