Огонёк в чужом окне - [24]

— Поедемте вместе в отпуск,— храбро пообещал я.— Доживем до лета и поедем.

Старушка печально покачала головой:

— Не отпустят тебя, сынок, не надейся, чего уж.

— Это почему же не пустят? — Мне не хотелось сдаваться. — Поедем, увидите. С Клавочкой.

— С ней, может, пустят. Почитай мне вслух письмо, Витя, если можно, а? Почитай!

Фруза писала: «...Хатка твоя как стояла, так и стоит, не покосилась, не развалилась, только крыша над сенцами прохудилась было, как дождь — тазик подставляй. Так знаешь, кто ее рубероидом заштопал? Мой пьяница беспутный, пороги обивает, назад просится. Хри-стом-богом клянется, что перестанет водку лакать, в ногах валяется. Не знаю, что и делать. А пока что я его на хозяйских работах эксплуатирую. Не надорвется! Все делает, а плата —дуля с маком! Не знаю, может, и сойдемся. Испытываю его. Одной бабе все ж трудно. Рыжик твой ухоженный, не беспокойся. Бедолага! Как гряк-нет что где — он так и замрет, может, по тебе скучает? Приезжай в гости, уголок для тебя всегда найдется, не сомневайся...»

Я вызвался написать ответ.

— Напиши, что мне хорошо тут,— заволновалась бабушка. — Дети жалеют, не дают утомляться, любят...

«Как собака палку»,— мысленно добавил я.

Писал одно, а в голове у меня проносилось другое — наш недавний семейный праздник — пятидесятилетие тестя.

Много людей пришло, в основном сослуживцы из автопарка. Тестя чествовали, зачитали приказ с благодарностью. Премию выдали. Подарили универсальную бритву «Бердск-2». Если бы не эта бритва, я так бы и не знал, что у нас есть чудесные заводы, делающие такие удивительные бритвы.

В тот же день я задержался на работе, пришел, когда все уже сидели за столом, но без меня ужин не начинали. От порога потащили к столу, руки не дали вымыть: «Успеешь! Мы тоже с работы, не обедали, проголодались, а теща твоя не кормит. Пока, говорит, зять не придет, маковой росинки не дам! Вот это теща!»

За шумными поздравлениями я совсем забыл о бабушке, не сразу заметил, что главного-то лица за столом нет. Спросил Клавочку: про бабушку забыли, что ли?

Но нет, о ней не забыли, просто места за столом не хватило. Усадили на кухне, поставили еду на подоконник, всего понемногу.

Я сказал теще, что бабушку надо непременно посадить за стол, на самое почетное место. Она же мать юбиляра!

— О господи! — отозвалась теща с досадой. — Куда посадить? Себе на голову, что ли?

К тестю обращаться не имело смысла: он «плавал» в дифирамбах, которые щедро лились на него из уст развеселившихся гостей.

И я ел, отвечал на крепкие рукопожатия и принимал поздравления, к которым не имел никакого отношения.

Клавочка много смеялась, успела три раза переодеться, пела, облокотившись о мое плечо, любимую песню матери: «Любила я, страдали я, а он, подлец, забыл меня!..» Потом заплакала, сказав, что я разлюбил ее, видно, завел другую: «Я все поставлю на ноги, а ее найду и глаза выцарапаю!»

Я не слушал жену, думал о бабушке. Взять ее за руку и привести сюда я не мог, и пойти к ней на кухню, там посидеть тоже не мог — это было бы вызовом.

Гости разошлись поздно.

Мы с тестем помогли женщинам снести на кухню посуду, поставили на место столы, стулья, а теща настежь распахнула окно, хотя мартовская ночь была прохладной, ветреной. Открыла и отправилась вместе с Клавочкой на кухню мыть посуду. Следом за ними пошла и бабушка — она подмела в гостиной пол. Пришла со щеткой и подмела,— меня удивила ее решительность и порадовала.

— Идите отсюда, вам говорят! — донеслось из кухни. — Не дай бог, уроните что-нибудь. Идите!

Это теща выпроваживала бабушку.

Я ушел в свою комнату, разделся и лег.

Вскоре пришла Клавочка, склонилась надо мной.

— Прогнали меня из кухни, я тарелку разбила! — засмеялась она н упала на кровать лицом вниз. — Ой, Витя, держи меня, я куда-то уплываю!

Она подрыгала ногами, сбросила туфли — они разлетелись в разные стороны — и тут же засопела.

Я поставил туфли под стул у кровати и снова лег. Хотелось пить, но вставать было лень, хотя во рту — как в песках Каракума: «перебрал» селедки и салатов.

И все же жажда пить заставила меня проснуться и пойти за водой. Не знаю, сколько я проспал. В гостиной холодина. Окно до сих пор раскрыто. Бабушкина кушетка была еще застлана импортным покрывалом, на которое разрешалось садиться только гостям.

Бабушка стояла в прихожей возле вешалки, стояла как ребенок в углу, лицом к стене.

— Вы что здесь делаете? — удивился я.

Она вздрогнула.

— Да вот... Ничего, ничего, я подожду... Уже скоро.

Так вот оно что!

Ждать в гостиной, пока невестка справится на кухне со своими делами и постелет ей, бабушке было холодно. А сама сделать себе постель она не решалась, не хотелось ей напрашиваться на скандал.

Я вернулся в гостиную, забыл даже, зачем выходил, закрыл окно, залез в тумбочку, где хранилась бабушкина постель, достал ее оттуда, швырнул на кресло, сдёрнул с топчана импортное покрывало с блестками и позвал:

— Бабушка, идите сюда!

Но вместо нее в комнату вошла теща.

— Счас, мама, счас,— захлопотала она. — Подождите минуточку, завозилась я, счас...

Когда я вернулся в свою комнату, Клавочка сидела на постели и стаскивала с себя платье.