Огонёк в чужом окне - [23]

Можно и нужно ставить новый колодец, не перекрывая, как это делается всегда, действующую линию. И временных труб прокладывать не надо. Это, конечно, не бог весть какое открытие, но государственный кошелек от моего предложения изрядно пополнится.

Мы как меняем колодцы? Перекрывается линия, ставятся два-три мощных насоса, и они круглосуточно перекачивают сточные воды по временно проложенным трубам.

А сколько затрачивается энергии в это время?

К тому же и дежурному электрику платить надо: он должен неотлучно находиться у насосов.

Так вот, ничего этого теперь не надо будет, это лишнее, денежки на ветер! Можно разобрать колодец до лотка, закрыв его предварительно щитком: пусть сточные воды текут себе спокойно, как и текли, по старому руслу. А лоток в это время надо осторожно обкопать, уложить вокруг него железобетон и поставить на него колодец без дна. Диаметр нового колодца больше старого. Значит, надо верх концов труб, находящихся в колодце, обрубить до лотка.

— Вот и вся недолга, как говорит наша бабушка,— заключил я* глядя на Клавочку как на учителя, которому ответил отлично по экзаменационному билету.

Думал, что Клавочка порадуется вместе со мной, поздравит, но она разочарованно протянула:

— И это все, что ты хотел рассказать мне?

— Да, конечно?

— А я-то думала... действительно что-нибудь путное...

Мне хотелось закричать иш сорваться с места и вылететь в окно, чтобы никогда сюда не залетать больше, но что-то вдруг повернуло меня в другую сторону, и я стал задавать жене вопросы, как это делал мой бригадир Родионыч, когда сердился на чью-то тупость. Вероятно, мне хотелось как-то защититься, что ли...

— Какая ты? — спросил я сдержанно. — Скажи мне, какая?

— Неплохая, должно быть, раз ты с первого взгляда влюбился.

— Почему ты ничем не интересуешься? Жизнь у тебя какая-то... зоологическая.

Клавочка округлила глаза:

— Поговори, поговори, а я послушаю.

— Ты знаешь, что такое феноменология? Имеешь хоть маленькое представление о дизайне, например, или о докембрии?

Жена приложила ладонь к моему лбу:

— Ладно, хватит, давай спать, завтра на работу рано. Ох и люблю же я тебя, Витя, хоть убей, люблю. Поцелуй меня, иначе не усну... — и опутала меня горячими руками, заскользила губами по моему лицу.

Вот так и закончился наш первый серьезный разговор. Мы никогда ни о чем значительном не говорили, гамлетовская проблема вообще для нас не существовала. Где-то я читал или слышал, что любовь держится на гармонии интересов. А у нас с Клавочкой...

Я понимаю, что мои дела Клавочке не интересны. Но ведь я живу этими делами!

Мы не первый год вместе!

По-моему, если жена не стала тебе настоящим другом, то дела твои швах... Тут уж никакое вмешательство не поможет, даже хирургическое, как говорится. Не зря же существует теория половинок, иначе — личная несовместимость или совместимость. Не знал, что и нас с Клавочкой коснется эта проблема. Мы с ней пытаемся составить единое целое не из разрезанного яблока, а из половинок лимона и кокосового ореха.

Внешне у нас как будто ничего не изменилось. Я приходил с работы, ужинал, перекидывался с тещей словом, другим и ждал, когда все улягутся, чтобы посидеть на кухне с бабушкой...

У Гошки я рассчитывал побыть полчаса, не больше, а засиделся допоздна. Сначала Гошкина мать накормила нас ужином, потом пригласила в гостиную. Гошкин отец был там уже наготове и, как только мы вошли и сели, включил стереофонический проигрыватель.

И сейчас я все еще мысленно нахожусь в полумраке большой комнаты, вижу молчаливых, сосредоточенных

Гошкиных родителей и его сестру — тоненькую девушку в белом, со светлыми распущенными волосами, закрывающими ей всю спину. Вижу руку Гошкиной матери, лежащую на подлокотнике низкого кресла. Муж дотронулся до ее руки и тихо сказал;

— Бах...

Звуки музыки, торжественной и в то же время грустной, как бы полились на нас отовсюду: из стен, из потолка, из пола, из окна, зашторенного тканью с какими-то фантастическими летящими птицами. На каждой птице сидела, держа факел, крохотная Дюймовочка. Как ни странно, но сказку о Дюймовочке я любил больше всех сказок. Снегурочка, чего я терпеть не мог, называла меня женственным мальчиком.

Домой я возвращался каким-то просветленным, что ли, трудно передать словами, что происходило во мне. Все плохое, обидное, раздражающее отодвинулось куда-то в сторону н стерлось, исчезло. Хотелось рассказать Клавочке обо всем, что пережил только что в доме своего товарища, признаться в своем открытии: как музыка, однако, способна действовать на душу человека! Я не ожидал этого, потому и потрясен, к музыке относился равнодушно, если под нее нельзя было потанцевать. А оказывается!..

— Кука-ре-ку-у! — услышал я Клавочкин голос, переступив порог своего дома.

Мои сражались в «подкидного дурака».

Я пошел на кухню. Бабушка там перестывала письмо от Фрузы. Молодец женщина, понимает, что ее письма для бабушки как лекарство для больного.

Я присел к столу.

— Домишко мой часто снится,— сказала бабушка.— И Рыжик... Говорят, что собака — это... ну, не может родной стать. Может! Тоскую по ней, что ты будешь делать? Может, и Рыжику это передается...