Огонёк - [13]

Итак, я преисправно промаршировала на середину класса и уселась на стуле с таким видом, что весь класс фыркнул от смеха.

Вот вам и трагическое лицо! И казненная французская королева! Очень хорошо. В будущий раз будем благопристойнее. Дело в том, что после урока я узнала печальную новость. Он поставил две единицы: одну Усачке за незнание урока, другую мне за чрезмерное рвение в деле подсказывания. А, каково? Так и написал сбоку в журнале: «За чрезмерное рвение в деле подсказывания». Удивительно остроумно! И за что только его обожают у нас! Буду каяться сегодня Золотой в длинном-предлинном письме. Бедная моя мамочка, как жаль что у тебя состоит в дочках такой глупый, такой невозможно глупый Огонек! Если бы твоей дочерью была Принцесса, это было бы так справедливо со стороны госпожи судьбы! Обе тихие, кроткие и обе золотые. Вы так подходите друг к другу, право! Но чур! Мою мамочку я никому не отдам! Ни-ни! Даже Марине, которую люблю здесь больше всех изо всей гимназии и интерната!

Мы беседуем с ней по целым часам. Вчера проболтали, например, чуть ни всю ночь до рассвета. Она рассказывала о себе. Она круглая сирота. У нее есть только опекунша, сухая черствая старуха. Опекунша дает ей так мало денег, что ей едва хватает на самое необходимое. Она говорит, что по окончании гимназии пойдет на педагогические курсы. Она, эта кроткая Марина, любит детей и хочет всю свою жизнь отдать их на воспитание. А потом она сказала:

— А вы, наверное, сделаетесь большой художницей, Ира, у вас такой талант!

— Ах нет, вовсе нет! Я хочу быть доктором, как Ольга Денисовна. Врачевать недуги людей, помогать им, по мере сил и возможности, восстанавливать их подточенное здоровье, ах, это так прекрасно!

— Но это не помешает и заняться живописью, — настаивает она.

— Ну конечно!

Я рисую портрет Принцессы. Впрочем, это не портрет, а скорее набросок, сделанный масляными красками и папиной кистью, которые я привезла сюда из нашего уголка. Марина изображена на нем в виде ангела с распущенными вдоль спины и груди длинными золотыми волосами. Волосы и крылья удались мне на славу, но лицо… В тысячу раз легче написать всю гимназию с ее девочками на одной картине, нежели схватить выражение Марининого лица.

После этой работы займусь Усачкой. Катишь Милова обещала оставаться для этой цели на два часа после окончания уроков, лишь бы я только написала ее портрет. Она — пресмешная. Ходит за мной, как верная собачка, смотрит мне в лицо и предупреждает каждое мое желание. Это трогательно и смешно, подчас надоедает немало.

Если она будет продолжать нечто подобное, я оставлю ее без портрета.

Декабрь 190…

Еще событие, Золотая, это относится к тебе. Твой Огонек на этот раз осрамился, кажется, на твою пользу… Но все, все по порядку!

Утро. У нас в классе русский язык. Преподаватель-словесник, Иван Иванович Радушин, пожилой, почти старый человек, но способен увлекаться своим предметом как мальчик. Читает он стихи так, что и я порой заслушаться готова. А ведь я-то уж, мое почтение!.. Хорошей декламацией избалована как никто. У Золотой удивительный талант читать стихи и прозу. И у дяди Вити, и у Кнутика нашего jeune premiera,[1] и у бабушки Лу-лу тоже. Но то актеры-профессионалы, им и книги в руки, как говорится, а Радушин ведь только учитель, и никаких уроков декламации не брал. Ну-с, сидим это мы чин-чином, ручки коробочкой, как настоящие пай-девочки, и слушаем о том, кто такой был Державин и значение его од. Вдруг шаги по коридору, и не одной пары ног, а нескольких… Точно целое общество разгуливает за дверьми класса. Гимназистки чуть не вытянули шеи от любопытства и не свернули себе головы. Разумеется, про Державина с его одами и думать позабыли. Иван Иванович надрывался от усилий вернуть классу его исчезнувшее внимание. Не тут-то было. Все глаза впились в дверь. Смутно ожидалось что-то необычайное, из ряда вон выходящее, что не каждый день происходит в гимназических стенах.

И вот дверь распахивается предупредительными руками коридорного сторожа на обе половинки и… входит Марья Александровна, Василий Дементьевич, наш инспектор, Маргарита в ее вечном синем платье и какой-то маленький, полный старичок в синем вицмундире, со звездой на груди.

— Почетный гость! Вельможа! Большой государственный человек! — пронеслось по классу шепотом, исполненным благоговейного ужаса, точно он был создан не таким человеком, как все.

— Он дальний родственник г-жи Рамовой, — успела мне шепнуть Усачка, — и очень благосклонен к нашему учебному заведению. Бывает довольно часто. Знаете, Ирина, он очень, очень добрый человек!

— У-гу! — соглашаюсь я, кивая головою и менее всего заботясь о том, добр или не добр этот симпатичный по виду, в форменном вицмундире старик. Я равнодушна вполне к неожиданному появлению начальства. Сегодняшний урок знаю и даже усвоила себе кое-что о Державине, так что могу «отличиться», если спросят. Чего же больше? Пускай спросят. Рядом со мной донельзя волнуется Усачка, всеми силами стараясь привести в порядок свои кудрявые волосы. Марья Александровна терпеть не может «лохматых». Позади нас Маруся Линская, красивая девочка с глубокими, обведенными синими кругами, вследствие усиленной долбежки, как уверяют гимназистки, глазами, наша первая ученица, усиленно шепчет заданное к сегодняшнему дню стихотворение. Наверное, Радушин пожелает блеснуть примерными знаниями лучшей ученицы и спросит ее в первую голову. Так и есть.