Огни на равнине - [9]

Ясуда взял на вооружение местный метод лечения подобных заболеваний. Он приложил к ране лист какого-то пахучего растения, сверху добавил маленький кусочек жести и обмотал все это хлопчатобумажным лоскутком.

– Так точно. Меня не приняли в роту. Отослали обратно в госпиталь.

– Знаете, зря вы вернулись. Ничего хорошего из этого не получится, – заявил Ясуда.

Я хотел сказать ему, что пришел сюда вовсе не для того, чтобы попасть в палату. Просто-напросто я надеялся влиться в ряды незаконных поселенцев, облюбовавших окрестности госпиталя и «укоренившихся» на обочинах дороги и у кромки леса. Но слова застряли у меня в горле, потому что внезапно я осознал: то, что сначала вызывало во мне лишь интерес и любопытство, превратилось по мере моего продвижения по полям и лесам в насущную потребность. Я не мог объяснить Ясуде, как страстно я мечтал вновь оказаться среди живых людей.

– А мне больше некуда было пойти, – уклончиво ответил я. Посмотрел по сторонам и пересчитал своих товарищей по несчастью. Их было семеро. Утром здесь, на опушке, сидели шесть солдат, но один куда-то исчез, вместо него появились двое новеньких. Теперь к этой группе прибился и я.

Лишь один из нас не мог даже вставать – молоденький, совсем еще зеленый солдат. У него была последняя стадия малярии. Несчастный чем-то вывел из себя одного из санитаров, и несколько дней назад его безжалостно вышвырнули на улицу. Список недугов других солдат не отличался особым разнообразием: диарея, бери-бери, тропическая язва, пулевые ранения. Многие страдали одновременно несколькими заболеваниями.

Как и я, эти солдаты, жалкие останки разгромленной армии, оказались негодными к военной службе. Всеми отверженные, никому не нужные, они превратились в отбракованный материал, непригодный для дальнейшего использования. Если военное руководство сняло их с довольствия и велело катиться на все четыре стороны, то медикам и подавно незачем было церемониться с ними.

Все пошло прахом… И только лазарет устоял – в сознании солдат. Бойцам полевой госпиталь всегда представлялся чем-то особенным. В те далекие дни, когда они, крепкие и здоровые воины, бесстрашно отправлялись на боевые задания, госпиталь виделся им надежным убежищем, последним пристанищем. Лучезарный символ защищенности и милосердия по-прежнему манил к себе солдат. Именно поэтому они не уходили от госпиталя, хотя прекрасно понимали, что успеют сто раз умереть в диких мучениях, а двери заветной обители так и останутся для них закрытыми.

Я часто наблюдал за ними, пока находился здесь на законных правах. Без сомнения, именно тогда в душе моей появилось предчувствие, что вскоре и я присоединюсь к этим людям. Из окна палаты группа солдат казалась мне большим пятном на лесной опушке. Они лежали на истоптанной траве как попало. Время от времени один из них медленно вставал с земли и бродил по округе, как сомнамбула. Эти существа походили больше на животных, чем на людей, – на домашних животных, которых выгнали из хлева. Лишенные привычного крова, они испуганно топтались на одном месте, беспомощные и потерянные.

И вот я стал одним из них. К своему удивлению, я обнаружил, что люди эти умудрились сохранить поразительное самообладание и выдержку. Я всматривался в их лица и понимал, что они не позволяли себе распускаться. Каждый пытался сохранить себя как личность. У человека по-прежнему возникали какие-то свои, личные потребности, желания и стремления, и он находил в себе силы подняться с колен и бороться до последнего.

Я смотрел на этих людей другими глазами. Они жили, дышали, двигались. Раньше мне казалось, что они бесцельно, бездумно копошились в пыли, но теперь каждое их движение наполнялось для меня новым смыслом.

Не успел я обжить лесную опушку, как дремавший неподалеку солдат встал и подошел ко мне.

– Ты принес с собой что-нибудь пожрать? – поинтересовался он, глядя на меня в упор.

Парень был истощен до крайности, кожа да кости. Стоял покачиваясь, его тело сотрясала дрожь. И я сразу понял, что он страдает диареей.

– Шесть картофелин, – признался я.

Удовлетворенный моим ответом, солдат кивнул и поплелся обратно на свое место. По всей видимости, ему было крайне важно знать, сколько у кого еды.

– Ха-ха! Шесть картошек! Да ты богач, настоящий миллионер, а? – проговорил молодой солдат, лежавший рядом со мной, – новобранец из последнего пополнения. У него была прострелена лодыжка, рана кишела личинками. – Жаль, что я был не в твоем подразделении, – продолжал он. – Когда нас вышвыривали из роты, каждому дали по две картошки. Сейчас у меня осталась только одна.

Он запустил руку в карман и выставил на всеобщее обозрение маленькую корявую картофелину. Мгновенно воцарилась зловещая тишина. Стало понятно: демонстрация скудного провианта являлась в данном сообществе верхом бестактности и вопиющим нарушением норм местного этикета. Юноша догадался, что совершил промах.

– Не волнуйтесь, ублюдки несчастные, – угрюмо буркнул он. – Я не стану просить у вас помощи! Сам справлюсь. Сегодня вечером схожу на разведку, может, удастся что-нибудь стащить. – Он посмотрел в сторону госпиталя.