Огненный стрежень - [27]

В СОЛНЕЧНЫЙ ДЕНЬ

…Кончалась дрезденская зима, и уже в конце февраля в полуденные часы, когда сильно припекало солнце, расторопные кельнеры из Итальянского кафе распахивали двери на террасу. Тента, как в жаркие летние дни, конечно, еще не было, и деревянные перекладины и столбы каркаса, увитые сухими безлистыми побегами глицинии, выглядели странно и сиротливо и, как казалось Павлу Васильевичу, — трогательно. Его теперь все умиляло и трогало, и он знал за собой эту слабость и старался не поддаваться ей.

От рощи ливанских кедров, столь шумной и зеленой некогда, ничего уж теперь почти не осталось, и поблизости он не видел никого. Лишь в отдалении маячили еще позабытые временем, как и он, силуэты некоторых оставшихся в живых сверстников.

Он сидел на террасе у столика, покрытого накрахмаленной скатертью, с откупоренной бутылкой токайского, пил из тонкостенной высокой рюмки сладостное и терпкое вино шафранного оттенка и смотрел на Эльбу. Мост Августа отбрасывал густую лиловую тень.

Вино туманило мысли. Река с тихим плеском струилась мимо. Звенящая сухость была словно разлита в прозрачном воздухе, но уже неслышно приближалась весна, и под холодом сдающейся уходящей зимы проступали предчувствия новых, радостных струй тех вешних вод, о которых так прелестно, так трогательно и нежно умел рассказывать незабвенный друг его Иван Сергеевич.

Мысль о Тургеневе взволновала Павла Васильевича. Он сделал из рюмки большой глоток, вздохнул, отдышался и, щуря глаза, стал глядеть вдоль набережной Эльбы.

Взгляд его, встречающий щегольские экипажи, катившиеся неспешно близ эльбских волн, прохожих — чопорных господ в темном, дам в ярких ротондах, — взгляд этот, хоть и отмечавший всю веселую пестроту полдневной набережной, на самом деле был устремлен в прошлое.

На изменчивые картины города, залитые лучами солнца, накладывались сейчас в мысленном взоре Павла Васильевича образы иные, почти полувековой давности. Несмотря на столь значительное расстояние во времени, они были живыми и яркими. Казалось, еще вчера покинул он лестницу перед берлинским кафе Юнга, освещенную масляными плошками по случаю рождества. Падал пушистый белый снег. Он искрился и сверкал, отражая веселые огни, и бездна ночи казалась еще чернее, глубже, необъятнее… Павел Васильевич стоял у двери, холод охватил его, едва он вышел из жарко натопленной залы; он смотрел вниз и видел, как ему навстречу по лестнице поднимается человек, закутанный в шубу. Юное прекрасное лицо, оттененное вьющимися волосами, легкий румянец на щеках… Дыхание лишь едва обозначалось слабыми струйками морозного пара. Павел Васильевич вдруг мгновенно и радостно узнал Тургенева, шагнул вперед.

…Подошел кельнер, молодой немец с густыми бакенбардами и довольно явственно обозначившейся лысиной, прикрытой начесанными с боков черными, как вороново крыло, волосами.

— Господин желает заказать еще чего-нибудь? — звучным, приятным голосом, приветливо глядя на Павла Васильевича, спросил он. — Кофе? Пирожное? Сыр? Есть отличный бри. Из Италии получен превосходный виноград… Хорошо сохранился, свежий…

— Благодарю, — сказал Павел Васильевич. — Что ж, принесите сыру. Впрочем, и кофе тоже.

Кельнер кивнул, ушел и быстро вернулся. Сыр он принес в вазочке с крышкой. Действуя тихо, не торопясь, но очень умело и ловко, поставил тут же на столике дымящийся кофейник, чашку с блюдцем, сахарницу, положил накрахмаленную салфетку.

Проделав все необходимое, поклонился, отодвинулся на почтительное расстояние и остановился, будто ожидая, — не будет ли еще каких приказаний. Может быть, ему хотелось поговорить?

— Благодарю, — ласково повторил Павел Васильевич и сделал движение, намереваясь взять бутылку токайского. Кельнер, однако, опередил его.

— Разрешите мне, — почтительно сказал он и тут же наполнил рюмку.

И опять засветилось, засияло в ней благородное, светлое шафранного цвета вино, источая сухой, знойный, горьковатый аромат солнца и нагретой земли венгерских холмов.

— Ну что, — сказал Павел Васильевич, взглянув на приятного молодого человека, — дела у вас в кафе идут хорошо?

— О да, — важно кивнул головой кельнер. — Благодарю вас, хорошо. Хозяин доволен. Особенно летом, когда много приезжих.

— Откуда же едут?

— О, отовсюду! — с удовольствием ответил услужливый немец. — Англичане, австрийцы, русские.

— Значит, русских тоже много?

— О да. Ведь господин тоже из России?

— Из России, любезный. И Дрезден ваш мне очень нравится. Я уж тут давно…

Кельнер одобрительно улыбнулся.

— Очень хорошо, — сказал он. — Саксония — славная земля, Дрезден — наша Венеция. Мы всех встречаем гостеприимно. Пусть все приезжают.

— А русские каковы?

— Русские щедрые. Они все веселые. Богатые — о! Есть, правда, простые. Эти только смотрят. Таких легко узнать: они на плечах носят английские пледы, в клетку…

— Студенты?

— Да. Студенты и другие…

— А скажи-ка, любезный, — Павел Васильевич внимательно всмотрелся в молодого немца, — ты, наверно, деньги копишь, а? Чтоб свое дело завести вроде кафе, правда?

Щеки кельнера зарделись нежным румянцем, он кивнул:

— О да, господин прав. Я откладываю деньги. Это хорошо — самостоятельность, уважение!..