Огненные зори - [85]

В городе она встретилась с подружкой, и они вместе пошли в село. На околице девушки повздорили из-за красной косынки. Косынка у них была одна, а каждой хотелось повязать ею голову и так войти в село. Решили бросить жребий. Повезло Искре. На улицах села девушкам никто не встретился. Много домов было сожжено. Дом Искры тоже сожгли. В погребе Искра увидела уцелевшие при пожаре пожитки. На ее зов никто из родителей не откликнулся. И тут девушка услышала бой барабана и крики глашатая: «Кто не выйдет, тот враг…» Искра схватила берет, сунула косынку в карман и бросилась бежать к школе, гонимая тревожным предчувствием. Перед стеной школы она увидела согнанных сюда повстанцев и среди них отца.

Перед ее глазами промелькнули белый конь, повстанческое орудие, Георгий Димитров, доктор Илиев в белом халате, красный кмет в белой рубашке. Ей показалось, что за столом перед школой в кресле сидит капитан, тот самый, что был в больнице, и подает команду «огонь». Искра закричала и бросилась к отцу…

3

— Вы знали, кем была в то время свидетельница? — спросил председатель суда у подсудимого.

— Да, — глухо ответил тот. — Сельские власти мне доложили обо всем. И что встречалась с Георгием Димитровым, знал.

— А почему отпустили ее? — Подсудимый молчал. Молчала и женщина. Положение свидетельницы было нелегким. Она помнила себя в тот миг, дрожащую, оцепеневшую в ожидании смерти. Срывая одежду, офицер поранил ее, она чувствовала, как кровь стекала по шее к голой груди. Поняла, что на нее смотрят люди, что надо как можно скорее прикрыть наготу, но в тот роковой час было что-то сильнее этого желания. Она хотела во что бы то ни стало спасти отца. Стояла как парализованная, ничего не видела, ничего не слышала, только ждала выстрела. Что ей кричали — она не понимала. Слышала только, как бьется сердце, и чувствовала головокружение. Потом, когда уже опомнилась и прикрыла обнаженную грудь, поняла, что спасла отца и себя. Наконец ее увели. Она слышала за спиной залпы. Кроме отца, всех повстанцев расстреляли. Недописанный лозунг «Да здравствует рабоче-крестьянская Бол…» изрешетили пули. Здесь же, у двора подожженной ими школы, каратели устроили пир. Пламя, охватившее разбитые парты, колыхалось под старым орехом. Огонь трещал, желто-красные языки поднимались высоко в небо. Каратели одну за другой опустошали бутыли с вином. Сельские правители привели музыкантов. Загремели марши. Стол, на котором совсем недавно подписывались смертные приговоры повстанцам, был завален всякой снедью. Каратели веселились, огонь пожирал остатки здания школы, дым поднимался над развалинами многих других домов села. Полковник был не спокоен. Молча смотрел на пламя. Случившееся разбудило в нем незнакомые чувства. И его терзали не угрызения совести, нет. Перед его глазами все время стояла девчонка. Приговоры он привел в исполнение как верный служака царю и отечеству. Столько лет он выполнял эти приказы. Не мог не исполнить их и сейчас. Тем более сейчас, когда бунтовщики с оружием в руках поднялись против царя. Думать, колебаться — значило пойти против самого себя. Если бы они победили и взяли его в плен — не помиловали бы. Таков закон. Но не было такого закона, чтобы расстреливать невинных людей. Ну а когда невинным человеком оказалась дочь, всем сердцем желавшая спасти отца? Что тогда?

— Не привести ли девчонку, господин полковник? — спросил подвыпивший офицер.

Полковник опорожнил недопитый стакан и мрачно ответил:

— Приведите.

Офицер щелкнул каблуками и исчез.

Огонь то затихал, то вновь вспыхивал, озаряя выщербленную пулями стену школы. Головешки зловеще шипели. Это был пир огня. Языки пламени то падали, то поднимались. Они словно танцевали какой-то дикий, жуткий танец. Полицейские поддерживали огонь, и пламя бушевало.

Из большинства домов села слышались стоны и плач женщин. Во дворах тревожно лаяли собаки. В ожидании новых арестов никто не спал. Вот на улице послышались шаги, громкие и злые голоса карателей. У окон домов замерли согбенные фигурки стариков. Кого же еще арестовали? Ведь, кажется, уже всех повстанцев расстреляли. К школе вели Искру. Неужели полковник передумал и приказал расстрелять и ее? Девушка медленно шла вдоль улицы, укутавшись в мужское пальто. За ней, стуча каблуками, шел офицер.

— Где ты спрятала знамя, сознавайся, — допытывался он. Каждый раз, когда девушка замедляла шаг, он грубо толкал ее вперед. — Ты его спрятала. А сама в красном платке, словно со знаменем, вошла в село. Так ведь было?

Искра молчала. Ей казалось, что из окон домов кто-то внимательно следит за ней и офицером. Попробуй он только тронь ее, сразу же получит по затылку. Остались же живые мужчины в этом селе, не все же перебиты. И она шла в зареве огня, шла гордо, хотя и знала, что ей грозит смертельная опасность.

— Вот она, господин полковник. Не хотела идти. Я, говорит, помилована. Нечего меня больше судить. Я ее силой вытащил. Тот, кто помиловал, говорю, посмотреть хочет на тебя поближе.

Искра стояла в стороне, склонив голову. Она чувствовала на себе взгляды пьяной солдатни.

— Ну, ты, подойди! — крикнул офицер и схватил ее за воротник. — Что вы за люди, коммунисты! Вам жизнь даруют, а вы спасибо сказать не хотите.