Огненные иероглифы - [5]

Опасаясь, что машина взревет в третий раз, я спустился, прыгая через ступеньки. Бубакар ждал меня с приятелем, молодым парнем по имени Дауди.

— Он работает на почте, как когда-то наш президент, — шутя представил его Бубакар. — Подождем, не с делает ли и он столь же блестящую карьеру.

Не знаю, какое будущее ожидало Дауди. Но тогда жил он в скромном домике на узкой незамощенной улице. По двору бегали куры, неутомимо копаясь в сухой ныли, здесь же росли две папайи, банановое дерево. В тени играли голопузые ребятишки. Их было очень много, и я недоуменно посмотрел на совсем молодого Дауди.

— Со мной живут мои братья, — пояснил он. — Пока что им трудно найти работу, и они пользуются моим гостеприимством.

Когда я вошел в дом, то увидел, что у Дауди жили не только его братья, но и сестры, их мужья, жены братьев, их дети. Отдельную комнату занимал лишь его (лен, все остальные сгрудились в трех небольших к тетушках с узкими окнами без стекол.

Пока Дауди хлопотал, расставляя на столе бутылки с лимонадом, стаканы и тарелки, я шепотом спросил у Бубакара, как умудряется его друг прокормить на свою скромную зарплату эту толпу людей.

— Что поделаешь, обычай. Иначе жить нельзя.

Так впервые я столкнулся с одной из сложнейших проблем сегодняшней Африки. Это острое чувство родственной близости, эта убежденность в необходимости родственной взаимопомощи на сухом жаргоне социологов-африканистов называется «почвой семейного паразитизма».

В доме Дауди я увидел одну сторону проблемы — человек «при должности» помогал своим родным перебиться в тяжелое для них время. Это выглядело в высшей степени человечно, даже благородно.

Но есть и другая сторона, которая мне стала понятна позднее. Чиновник, сумевший сделать карьеру, будет использовать все свое влияние, чтобы пристроить на доходные места своих сородичей. К этому его обязывают нормы традиционной морали и подстегивает желание освободиться в конце концов от кучи нахлебников. Страдает дело? В ответ чиновник только пожмет плечами.

Другой пример — развертывающий бизнес предприниматель. Этот пристроит часть сородичей в собственной лавке или мастерской и будет выжимать из них все силы. Но те, кто останутся «за бортом», будут съедать все его доходы. У предпринимателя останется не слишком много шансов поднять свое дело.

Не нужно обладать фантазией, чтобы представить, какой громадный вред причиняют государственному аппарату тысячи обремененных «овитой» сородичей, как эти же толпы нищих родственников тормозят становление национальной буржуазии. Какому реформатору окажется по плечу эта громадная проблема? Может быть, только времени…

У Дауди мы пробыли около двух часов. Меня познакомили с его отцом — худым, высоким стариком с морщинистым лицом. Этот старик был полным хозяином в доме, и к его тихому голосу прислушивались все, от мала до велика. Он посмотрел на меня внимательно, пронизывающе, сказал несколько любезных слов, и аудиенция была закончена. Мы вышли из его комнаты, при всей ее бедности самой уютной в доме.

СРЕДИ СТАРЫХ ГАЗЕТ

Как-то раз Бубакар заехал за мной днем.

— Поедем в архив. Там нас ждут, — предложил он мне. Я, конечно же, согласился.

Оказалось, что архив находится рядом с Институтом документации и исследований на берегу океана. С некоторым недоумением остановился я у низкого, барачного типа здания, где, по словам Бубакара, был архив. В его узкой тени примостился седой негр и на примитивном ткацком станке ткал длинную белую ленту. Потом эта лента будет разрезана на куски, куски сшиты по всей длине, так что получится пригодная для изготовления халата широкая ткань. Ткач кданул нам головой — проходите, мол. Видимо, по совместительству он исполнял и обязанности сторожа-швейцара.

В небольшой, заставленной столами комнате, куда мы вошли, царил полумрак. Повсюду груды старых брошюр, запыленные папки, пухлые газетные подшивки. Нам навстречу поднялся уже немолодой человек в темпом костюме.

— Мариус Синкун, — представился он.

Бубакар назвал меня.

— Мне нечем особенно похвастаться, — говорил Синкун. — Вы сами видите, в каком здании мы работаем. В дожди крыша протекает, сырость портит документы. К тому же перед своим уходом в 1958 году французы уничтожили значительную часть архивов. Я помню, как бумаги плавали в волнах этого заливчика, — и он махнул рукой в сторону окна, за которым виднелась небольшая бухта.

На мою просьбу разрешить осмотреть здание Синкун охотно согласился и пригласил Бубакара и меня пройти вперед.

Длинный зал был целиком заставлен стеллажами, на которых были видны зеленоватые корешки папок, на столах лежали пропыленные, пожелтевшие газеты. Я просмотрел газеты. Среди них были и местные издания, н публикации из Дакара, Абиджана, Катону, Бамако. Многие я видел впервые.

— Вот первый номер газеты «Гвинейский маяк», — обратился ко мне Синкун, протягивая листки жесткой, грубой бумаги. — Эта газета была первым периодическим изданием Демократической партии Гвинеи и печаталась на ротаторе.

Я взял в руки газету. На серой бумаге с трудом можно было прочитать тусклые, кривые строчки. Больших статей в номере не было, только короткие заметки, напечатанные машинисткой через один интервал. Тираж газеты, видимо, не превышал нескольких сот экземпляров.