Огненное предзимье - [15]

Царский тесть Илья Данилыч Милославский, никогда не бывавший в походах, неожиданно заявил, что если государь даст ему начальство над войском, то он приведет пленником самого короля польского. Алексей Михайлович знал уже, что вся Москва обвиняла Илью Даниловича в пособничестве делателям фальшивых медных денег. Он не сдержался, сорвался с кресла и выволок любезного тестюшку за бороду из палаты…

Шпыни шатались по Москве, прислушивались к разговорам. Слухи и домыслы ходили неподобные. Будто бы Ртищев по наущению поляков добился введения медных денег и сам с царицей на них нажился… Все выглядело настолько вздорным, что ни бояре, ни Алексей Михайлович не ожидали возмущения, надеясь, что оно глухо перебродит, как в глубокой квашне.

И упустили время, когда в черных слободах Москвы поспело тесто бунта.

В тот ясный полдень двадцать пятого июля ни у кого в Коломенском не сжалось вещее сердце. После обедни Ртищев гулял с царевичем, а Алексей Михайлович из верхнего окошка ими любовался. Царевич был хорош живой красой трудолюбивого и любознательного отрока. Он только, по мнению лекарей, мало двигался, излишне изнуряясь книгами. Ртищев с седеющей бородкой и мягкими свободными движениями являл облик умеренного в требованиях воспитателя. Деревянный дворец Коломенского был тих, по-летнему сух и пропитан солнцем.

Алексей Михайлович увидел рассыпанную по полю, бессмысленно бегущую толпу. Такое было впечатление, что за обезумевшими людьми гонятся то ли душегубцы, то ли бешеные псы. Оружия у бегущих не было.

Толпа стекала по отлогому холму к нижним воротам.

Страх за наследника бросил Алексея Михайловича к двери, на лестницу, во двор. Ртищев уже быстрым, несуетливым шагом уводил царевича. Так и случилось почти нелепое — когда толпа посадских пролезла в нижние ворота, царь встретил их один посреди зеленого двора.

Едва удерживая остальных, передние неровным полукругом остановились перед государем.

Содрав с себя колпак, бойкий человек, судя по дорогому суконному кафтану, не из последних, поклонился размашисто и крепко:

— Батюшко, царь православный! Выдай нам на суд твоих изменников — Ваську Шорина, Федьку Ртищева да боярина Милославского!

Шорину был поручен сбор пятой деньги. Алексей Михайлович улыбнулся печально, почти одолев страх. Бедные дети. Стоило ли ради смены человека, который все равно сдерет с них деньги, бежать такую даль? За Ртищева было обидно.

Другой посадский, молодой и верткий, с тощим лицом, блеклым даже для горожанина — не от тюремного ли сидения? — вывинтился в передний ряд и взял царя за пуговицу. Это ошеломило Алексея Михайловича до немоты. А человек, подергивая плечами, словно он только что напялил на себя чужое, путано заговорил о некоем фальшивомонетчике. Его-де из тюрьмы возили в подвалы к Милославскому делать копейки. Прочие закричали:

— То у них сговор с Федькой Ртищевым! Медные деньги — его совет!

Державший государя за пуговицу так увлекся, что не заметил Богдана Матвеевича Хитрово, подбежавшего с десятком дворян. Тот уже занес было кулак величиной с большую чару (он вообще был легок на расправу, когда-то патриаршего боярина палкой избил), по Алексей Михайлович остановил его:

— Остынь… А ты, бедный человек, разве не ведаешь, что государю в лицо не дышат? Может, ты болен.

Посадский, выступивший первым, схватил тощего за плечи и отшвырнул в толпу.

— Государь, прости его невежество! Мы отойдем.

И по толпе с той же готовностью поддержать порядок пророкотало: «Отзыпь, не дыши на государя!» Люди показывали добрые намерения, как могли.

Дворяне, выбежавшие за Хитрово, вздохнули: понимая свое бессилие перед сотнями обозленных людей, они были готовы на гибель. Алексей Михайлович запоминал их, самых верных.

— Алешенька не испугался? — спросил он Хитрово.

Тот догадался, что речь не только о царевиче. Усмехнулся:

— Надо быть, меды пьет.

Видимо, Ртищев, услышав, как выкликают его имя, укрылся в винном погребе. Только теперь Алексей Михайлович почувствовал на лице стылую, чуть ли не заискивающую улыбку.

Его внезапно перекосило чувство унижения. Голос его густо ударил из глубины жиреющей груди:

— Ступайте, православные, по домам! Ни Ртищева, ни тестя моего здесь нет. Они в Москве, как и Шорин. Мы их рассудим по справедливости, то мое царское слово!

Он поднял руку к небу. Притихшие посадские смотрели на нее. Рука была бела, сильна и тяжела. Рука царя.

Вдруг чей-то молодой и резкий голос разрушил торжественность минуты:

— А коли поискать?

Возле него завозились и с криком: «Шуст, помалкивай!» — утихомирили. Высокий Хитрово, поднявшись на носки, запоминал лицо. На гульбище дворца — открытой галерее вдоль верхних окон — распределялись через два шага стрельцы с пищалями. Передние посадские поспешно опускались на колени:

— Государь, мы тебе изменников доставим!

Им так хотелось объединиться с ним против изменников. Хотелось мира — только с государем. Прочих — в ножи, в куски.

Одержимые этой восторженной мечтой, они протискивались в ворота. Теперь они бежали обратно в город расправляться с Шориным, Ртищевым и Милославским как бы от имени царя…

…Ворота в доме Шорина свалили вместе со столбами. Хозяин бежал заблаговременно. Сына его, переодетого в крестьянское, настигли на окраине Москвы. Пока другие били его и суетились возле пустого дома Ртищева, посадский, крикнувший царю про обыск, призвал отыскивать запасы меди в доме Шорина — улику в делании фальшивых денег.