Огненное предзимье - [13]

Он слушал почти без мысли. Глаза его бездумно округлились, словно он видел сон наяву.

4

Илья Пономарев, выплеснув с песней обиду и зависть к казаку, остановился у моста. Здесь год назад его пригрели тати, когда, наскучив жизнью на подворье боярина Буйносова-Ростовского, Илья сбежал и от него, и от жены.

Кормежка под мостом была единственным воспоминанием, будившим у Пономарева добрые чувства. Все остальное, начиная с детского непрощаемого горя, когда отец, гонимый поп из Кадома, оставил его на боярском дворе, рождало у Ильи желание вредить, особенно — богатым людям.

Он ненавидел не дворян, чья боевая служба скорее вызывала уважение, а богатеев, наживших деньги торговлей и промыслом. Они, считал он, зловредней и жаднее всех. Кадомские посадские битьем и кляузами выжили его отца из города за то, что по указу патриарха он неукоснительно тянул с них денежные сборы. Отец отправился за правдой к земляку протопопу Аввакуму. Уехал и пропал — возможно, был взят под стражу вместе с мятежным протопопом. Илья зажился на холопьем положении.

Приказчик и боярские доверенные слуги стали таскать с собой подросшего Илью по деревням, на выколачивание недоимок. Он насмотрелся, как семьянистые — зажиточные мужики старались разрубить оброки по дворам, чтобы платить не больше бедных, как норовят они схватить земли побольше, почернее, вылезти в торгаши, а то, скопив деньжат, вообще утечь на волю, выкрав семью, оставив бедных рассчитываться за всю деревню. Приказчики выбивали недоимки со всей деревни, предоставляя старостам решать, с кого сколько взять. Пономарева возмущали стяжательские ухищрения семьянистых, весь деревенский уклад раздражал его, особенно после того, как в одной деревне на Ветлуге крестьяне подловили его и кольями отвели на нем душу.

Жизнь щедро отпускала ему обиды. Несметное число людей стояло как бы боевой цепью меж ним и счастьем. Его женили насильно на любовнице приказчика. Обиды всплывали и смерзались, как на озерах донный лед, и постепенно что-то изначально доброе в нем задохнулось.

Илья взломал приказчиков подголовный ящик и ушел в Москву. Что выгреб мелкого серебра, потратил по дороге.

Думал ярыжить, работать вольно. Выпало — воровать. Он скоро загасил в себе мучение греховности. Ему нетрудно было убедить себя, что обворованные люди достойны худшего, поскольку их достаток возрос на ограблении таких, как он. Бездомный сын ошельмованного священника, он стал враждебно относиться ко всякой «домашности», воплощенной для него в тихих посадских слободах и в еще более тихих деревнях. По старой памяти ему казалось, будто деревня принадлежит к особому, сытому миру, ибо не только производит еду, но на боярское подворье и на торг является с возами сена, полтями мяса и туесами меда — по дорогой цене. Горожанин Илья особенно не любил торговавших с возов крестьян.

И нынешнее дело было замешено на его презрении к крестьянскому тугоумию, на растерянности приезжих в многолюдье города.

У нового моста была назначена встреча с Федькой Севергой и Панькой, мальчишкой лет тринадцати. Без Паньки было не обойтись.

Посвистывая и позевывая, Илья осматривал место предстоящего мошенства. К низкому берегу реки, к подгнившим деревянным устоям подваливали барки, паузки и лодки. В прибрежной толчее лодчонка Федьки неприметно серела за чьим-то складом. Чалка ее была завязана хитрым узелком — дерни кончик, и лодка на свободе. Выше склада, возле дороги, подходившей к мосту, стояло несколько «палаток» — бревенчатых сараюшек, в которых скупщики в лучшие времена поджидали крестьян с возами. По дороге, разбитой и схваченной первыми морозцами, похрустывали ледком крестьянские возы.

Не все жили под боком у Москвы, чтобы успеть расторговаться утром. Время от времени телега, груженная сеном, дровами или репой, являлась среди бела дня. Мужик с тоской оглядывал дорогу, безлюдные палатки, его скукоженная душа мучилась зряшней потерей времени и уплатой мостовой пошлины. Тут неленивые ребята прихватывали мужичка, скупали его товар дешевле раза в два.

А торговлишка вообще падала, многие лавки и палатки стояли брошенные, в них спали бездомовные. Одну такую сараюшку и присмотрел Илья.

Явились друзья-товарищи: унылый Северга и радостный сдуру Панька — в сальных русых патлах, с чистейшими глазами ангела. Глянув на опустевшую дорогу, Федька немедленно впал в отчаяние:

— Нихто не едет, Илюшка! Зря только время тратим.

Илья не дал сбить себя:

— Жалезки приволок? Пошел на хаз!

Федька и Панька забрались в палатку, Илья прохаживался по дороге. Страж на мосту два раза на него взглянул и отвернулся. Илья запоздало сообразил, что с моста виден берег за складом и Федькина лодка. Ну, бог не выдаст… По мосту тащились два воза.

Один — с овсом, в другом — сушеная рыбешка. Не было смысла связываться. Поздней осенью крестьяне забивали скотину, чтобы не кормить зимой. Есть ее до рождества нельзя, но запасать самое время. А мясо с каждым годом становилось дороже, его и войска охотно брали. Выгодно стало воровать продукты.

Мясного воза Илья дождался через час, успев промерзнуть не хуже тех говяжьих туш, что были навалены в телегу. Ее сопровождали двое мужиков в серых, низко и крепко подпоясанных кафтанах, с крутыми складками на спинах, создававших видимость горба. Почему-то именно при виде этих складчатых горбов Илья испытывал желание ударить.