Огненная тень - [8]

— Ну-ка, посмотрим на твои деньги, — сказал Ледхам, когда Шед попросил у него дров. Шед достал серебряную леву. — Ха! Кто умер на этот раз?

Шед покраснел. Прошлой зимой в «Лилии» умерла старая проститутка. Прежде чем отдать её Сторожам, Шед порылся в её вещах. Весь остаток зимы его мама жила в тепле. И об этом знал весь Котурн, потому что Шед имел неосторожность рассказать об этом Азе.

По традиции, Сторожа брали себе всё, что принадлежало только что умершим. Это, да ещё пожертвования, шли на содержание и Сторожей, и Катакомб.

— Никто не умер. Меня послал постоялец.

— Ха! Настал день, когда у тебя такие постояльцы, которым по карману щедрость… — Ледхам пожал плечами. — Но какое мне в сущности дело? Монета хорошая. Мне даже проверять её не надо. Хватай дрова, всё в порядке.

Пошатываясь, Шед брёл обратно в «Лилию». Лицо его горело, рёбра болели. Ледхам даже не старался скрыть своего презрения.

Вернувшись домой и подбросив в огонь хороших дубовых дров, Шед вытащил два кувшина с вином и уселся напротив Ворона.

— За счёт заведения.

Ворон бросил на него взгляд, глотнул и передвинул кувшин точно на середину стола.

— Что ты хочешь?

— Ещё раз поблагодарить тебя.

— Меня не за что благодарить.

— Тогда предупрежу тебя. Ты зря не принимаешь во внимание Крага.

Ввалился Ледхам с охапкой дров под мышкой, ругаясь, что не смог вытащить на улицу телегу. Теперь ему придётся долго шататься туда и обратно.

— Уйди, Шед. — А когда тот, с красным лицом, поднялся из-за стола, Ворон сказал: — Подожди. Ты считаешь, что в долгу передо мной? Тогда при случае я попрошу тебя оказать мне услугу. И ты выполнишь мою просьбу. Идёт?

— Конечно, Ворон. Всё что угодно. Только скажи.

— Иди, сядь у огня, Шед.

Шед втиснулся между Азой и своей матерью, присоединившись к их мрачному молчанию. От этого Ворона в самом деле бросает в дрожь.

А человек, который вызывал у окружающих такие чувства, в это время оживлённо обменивался с глухой девушкой-разносчицей знаками, которые заменяли им слова.

ГЛАВА 8 Клеймо: Конец

Я позволил себе выпустить из руки клинок. Он упал и воткнулся остриём в пол таверны. В изнеможении я рухнул на пол, кашляя от дыма. Слабым движением руки дотянулся до перевёрнутого стола и опёрся об него. Это накатила запоздавшая реакция на страх. Я был уверен, что на этот раз не смогу выбраться отсюда живым. Если бы им не пришлось самим тушить огонь…

Подошёл Элмо. Он обхватил меня за пояс.

— Ранен, Каркун? Найти Одноглазого?

— Не ранен, просто выдохся. Мне давно уже не было так страшно, Элмо. Я уже решил, что мне конец.

Он зацепил ногой валяющийся стул, поставил его и усадил меня. Элмо был моим ближайшим другом. Выносливый, как стальная тумба, он редко поддавался дурному настроению. Левый рукав его был окрашен свежей кровью. Я попытался встать.

— Сиди, — приказал он. — Мешочник сам позаботится об этом.

Мешочник был моим учеником. Этому пареньку было двадцать три года. Гвардия стареет, по крайней мере, её ядро, люди моего поколения. Элмо уже за пятьдесят. Капитан с Лейтенантом как раз стоят на этом полувековом рубеже. А мне уже никогда не видать своих сорока лет.

— Всех прихлопнули?

— Достаточно. — Элмо уселся на другой стул. — Одноглазый с Немым и Гоблином ушли за теми, кто улизнул, — сказал он безучастным голосом. — Половина повстанцев всей провинции. Первый удар.

— Мы становимся слишком старыми для этого. — Солдаты стали заводить пленников внутрь, отсеивая тех, кто мог знать что-нибудь полезное. — Пусть сынки с ними разбираются.

— Они не справятся. — Взгляд Элмо остановился на некой точке, будто в попытке проникнуть сквозь темноту прошедших лет.

— Что-нибудь случилось?

Он покачал головой и заговорил, как бы споря сам с собой:

— Чем мы занимаемся, Каркун? Когда-нибудь будет конец всему этому?

Я промолчал. Он не стал продолжать. Элмо вообще немного говорит, а в особенности о своих чувствах.

— Что ты имеешь в виду? — подтолкнул я его.

— Просто всё это продолжается и продолжается. Охота за повстанцами. Без конца. Даже раньше, когда мы работали на Старшину, в Берилле. Мы охотились за инакомыслящими. Да и до Берилла… Тридцать шесть лет, всё то же самое, то же самое. И я никогда не был уверен, что поступаю правильно. Особенно сейчас.

Это звучало так, как будто Элмо уже лет восемь держал свои сомнения при себе, прежде чем огласить их.

— Сейчас мы не в силах изменить что-либо. Леди не примет это за комплимент, если мы вдруг скажем, что будем делать только это и это, а вот это — простите…

На службе у Леди было неплохо. Хотя на нашу долю выпадали самые тяжёлые задачи, мы никогда не занимались грязной работой. Её выполняли регулярные войска. Иногда упреждающие удары, конечно. Редко — избиение. Но только в силу военной необходимости. Мы никогда не участвовали в зверствах. Да Капитан и не допустил бы.

— Всё равно это поведение далеко не нравственно. Какая может быть у войны нравственность? Кто сильнее, тот и прав. Нет, я просто устал.

— Это больше не приключение? А?

— Перестало им быть много лет назад. И превратилось в работу. Я делаю это потому, что больше ничего не умею.

— Кое-что у тебя получается весьма неплохо.