Офисные крысы - [65]

— Хорошо, — говорю я. — Вы не передадите ей, что я звонил?

— Но я не думаю, что она сегодня вернется домой. Она сказала, что переночует у Дафны.

— Хорошо. Я тогда позвоню завтра. Благодарю вас, миссис Купер. — Прямо как Эдди Хаскел, «одна часть сахара, девять частей крем-брюле».

Так, значит, она у подруги Дафны. Вот и чудесненько.

Я одеваюсь и иду в китайской ресторан. Снаружи темно, улицы в буквальном смысле пустынны, покрытый сажей снег лежит на автомобилях, тротуарах и мусорных баках.

Когда я расплачиваюсь с кассиром, то слышу, как кто-то говорит ему: «Она наврала», — и в ту же секунду понимаю, что это говорю я сам.

— Что? — спрашивает меня кассир.

— Она наврала, — повторяю я кассиру и самому себе. — Кэрол Купер врала по телефону. Она была дома. Айви была дома весь день. Скрывалась. Затем, когда я позвонил ее матери…

Он смотрит на меня и кивает, видимо, принимая меня за сумасшедшего.

Она звонит мне вечером в воскресенье.

— Где ты была? — спрашиваю я.

— Я была у Дафны. Я думала, что сказала тебе об этом.

— Да? Я не знаю. Наверное, забыл.

— Ты звонил моей матери? Вот это да.

— Я начал беспокоиться.

— Обо мне?

Нет. О себе!

— Да, конечно. У тебя все хорошо?

О нас. Я вдруг понимаю, что про мой уход с Лесли Ашер-Соумс никогда не будет упоминаться.

— Все в порядке. У Дафны блшая прбма с бфрндм…

Она рассказывает мне в течение пяти минут истории про свою подругу по колледжу, и я уплываю из действительности.

— Так, значит, мы увидимся завтра на работе? — спрашиваю я.

— Думаю, да.

* * *

— Я намереваюсь перевести отсюда Нолана Томлина, — сообщает мне Марк Ларкин в своем кабинете, откинувшись на спинку вращающегося кресла и положив ноги на стол.

Он держит в руке серебряный нож для вскрытия конвертов с инкрустированной рукояткой… Он что, собирается вычищать им грязь из-под ногтей?

— Куда? — спрашиваю я, сидя напротив него и согнувшись, словно от желудочных коликов.

— Ну, это забота отдела по работе с персоналом, вообще-то, разве не так? Может быть, в «Зест»? — «Зест» — это наш журнал для женщин о спорте и фитнесе. Люди иногда еще называют его «Потные».

— Да он в жизни ни разу не отжался от пола.

Марк пожимает плечами, и я продолжаю:

— И кого мы собираемся посадить на его место?

— Нутро этого здания просто кишит кандидатами. У меня есть несколько идей. Мы с Бетси уже начали обсуждать этот вопрос.

Он скороговоркой называет несколько фамилий редакционных сотрудников из других журналов.

— И мое мнение здесь не учитывается?

— Захарий, ты хочешь, чтобы Нолан остался?

— Нет, — отвечаю я, а сам думаю: «Но что, если после перевода Нолана я приду на работу, а на его месте будет сидеть Кинг-Конг в костюме „Кельвин Кляйн“, писать статью и есть лепешки из кукурузной муки?»

— Тогда чем ты недоволен? Или ты не доверяешь мне?

Я не отвечаю на этот вопрос, и он продолжает:

— Как насчет Вилли Листера? Я однажды слышал, как ты назвал его лучшим журналистом здесь.

— Может, я так и сказал.

— Ты действительно считаешь его таковым?

— Он мог бы им быть.

— Что, даже лучше, чем Тони? Лучше, чем Эмма?

Меня передергивает от того, что он называет их запросто по имени, и я отвечаю:

— Вероятно.

— Лучше, чем я? Лучше, чем я, Захарий? — Он откидывает голову немного назад, как будто собирается прополоскать горло.

— Ему просто не дают шансов проявить себя.

— Не говори ерунды.

Он убирает ноги со стола и кладет нож для вскрытия конвертов рукояткой ко мне.

— Здесь свобода выбора, как при демократии, тебе не кажется? — продолжает он. — Равные возможности, как при капитализме. У нас у всех есть шанс, вплоть до тупейшего из посыльных. Если ты попытаешься, если ты действительно хорошо постараешься, ты сможешь преуспеть. Я твердо убежден в этом. Я убежден.

Я откидываюсь назад в кресле и немного отодвигаюсь, пытаясь побороть искушение схватить нож для конвертов и вонзить ему в адамово яблоко.

— Но очень похоже на то, — говорю я, — что эта система благосклонно относится к одним и безжалостно трахает других. Вне зависимости от того, насколько усердно они работают.

— Да. И это самое лучшее в этой системе, — подводит итог нашего разговора Марк Ларкин.

День за днем проходят в повисшем в воздухе напряжении. Это похоже на ожидание палача, который должен появиться в твоей камере в семь часов утра, но вваливается в нее только к одиннадцати ночи. Я сижу напротив Нолана, даже не намекнув ему о том, что его собираются перевести. Мы ведем вежливую беседу — о погоде, о журналах, о слухах, — и, как всегда, я нахожу его невыносимым, но теперь к этому примешивается чувство сострадания. То жирное пятно стало дамокловым мечом, который теперь в любую секунду может снести ему голову с плеч.

Но настанет ли это «в любую секунду» когда-нибудь?

— Ты давно мне ничего не показывал, — говорю я ему как-то.

— Ты это о чем?

— О твоих рукописях. О коротком рассказе или главе из романа.

Несколько крошек с пирожного падают на пол и на стол.

— Я думал, что тебе это неинтересно.

Я пожимаю плечами и говорю:

— Это всегда интересно узнать — на пороге чего стоит человек, сидящий в метре от тебя.

— Хорошо, а ты на пороге чего?

— Ничего.

— Я отдал кое-что издателю на рассмотрение. Роман.