Офисные крысы - [39]

Марк Ларкин делает статью об Арноде де Ламе и получает четыре новых костюма. Он пишет о Таде Райте, и ему дарят картину, пусть даже это и уродство цвета «Миланты». Я беру интервью у Итана Колея и получаю визгливую отповедь и «Додж» напрокат.

Что же я делаю не так?

* * *

Опять этот ночной кошмар…

Я сижу за своим рабочим столом. Находящийся в нескольких метрах телефон Нолана Томлина является одновременно хрустальным шаром из «Волшебника страны Оз» и радио, настроенным на полицейскую волну. В моменты, когда гнусавые голоса операторов сообщают о различных преступлениях с указанием адресов — сбит пешеход на переходе Двадцать третьей улицы, младенец зажарен до обугленного состояния в духовке в Рего-Парке, — я могу видеть все эти чудовищные события в ярких цветах «Техноколора».

Смитти, скелетоподобная заядлая курильщица-администратор, появляется в магическом устройстве Нолана и сообщает, что кто-то ожидает встречи со мной на входе. Это всегда кто-то важный… Стивен Спилберг, иногда Джорджио Армани, иногда президент или Элизабет Херли. И я вижу их там, в хрустальном шаре, ожидающих моего прихода на диване и нервно поглядывающих на часы.

Я иду по коридорам офиса, но быстро попадаю в лабиринт тупиков и неожиданных поворотов, и никого нет рядом. Несмотря на то что очень трудно найти дорогу, я подхожу ко входу все ближе и ближе, и хотя уже отдалился от своего стола, но все еще вижу в этом странном «картинка-в-картинке» сновидении хрустальный шар и своих посетителей, которые начинают терять терпение.

Наконец-то нашел!

Я прохожу мимо Смитти, которая уже превратилась в настоящий скелет, и вижу, что случилось то, чего я больше всего боялся: мой папа с женой пришли ко мне на работу и сидят ждут, когда же я к ним выйду. Боб Пост держит длинную сеть на руке, как на вилах, а у Шейлы волосы собраны в пучок.

— Ведь я же просил не приходить ко мне сюда, — рычу я им в тот момент, когда родоначальник готического стиля из Массапикуа поднимается с дивана, чтобы поприветствовать меня.

— Да, я знаю, — говорит отец, широко улыбаясь.

На нем голубые слаксы «Сансабелт», синяя куртка «Айлендерс» и голубая бейсболка «Метрополитен»… В сине-голубых тонах одежды он похож на бассейн! Он искрится, по нему пробегает рябь, а потом разглаживается. Мой отец — бассейн!

— Ведь я же просил не приходить ко мне сюда, — повторяю я.

— Именно поэтому мы и пришли! — заходится от восторга Шейла.

Они спрашивают, как я провел выходные, понравилось ли мне в Западной Дакоте, когда за моей спиной раздается стук открываемой и закрываемой двери. Мое сердце превращается в таблетку «Алказельцера» в стакане воды. Кто-то из сослуживцев наблюдает, как я разговариваю со своим отцом и мачехой!

Я оборачиваюсь и вижу Регину Тернбул, вытянувшуюся передо мной в полный рост — во все ее четыре фута одиннадцать дюймов. Она выглядит лучше, чем обычно, в вечернем платье от Боба Макея, с бриллиантовым колье, взятым напрокат у Гарри Уинстона специально для эпизодической звездной роли в моем ночном кошмаре.

— Эй, мы никогда не видели твоего босса! — произносит Боб Пост, расплываясь в широкой светло-зеленой улыбке и протягивая для рукопожатия Регане (он называет ее Рогайной по ошибке) ладонь, с которой свисает пучок водорослей.

Я смотрю на Регану и словно вижу сцену, происходящую в комнате смеха, из кинофильма «Леди из Шанхая»: передо мной сотни Реган, все они видоизменяются и превращаются поочередно в мерцающую серебряными блестками ожиревшую Регину; в долговязую, как швабра, Регину; в Регану, состоящую из мельчайших шариков ртути, катающихся по поверхности зеркала.

— Мы никогда не видели твоих родителей! — говорят все эти Регины из комнаты смеха, совершающие волнообразные движения.

— Это не моя мать, — пытаюсь я оправдаться, но не могу выговорить ни слова от потрясения.

— Скажите, господин Пост, — спрашивает Регана, она по-прежнему необычная и внушающая страх, — каково это: ощущать себя самым великим архитектором страны?

Улыбка Боба Поста растворяется… он больше не бассейн.

— Архитектор? — удивляется отец. — Да нет, я всего лишь «Мокрый парень»…

* * *

Возвратившись из унизительной командировки на Запад, я специально прихожу в редакцию пораньше — в семь тридцать. Когда вы являетесь утром на работу после неудачного посещения парикмахерской или когда врач выставляет вам диагноз с неизлечимой болезнью, все отводят глаза, но в то же время украдкой разглядывают вас. Я не хочу этого.

Проходя мимо комнаты, которая раньше была кабинетом Нэн Хотчкис, я замечаю, что дверь, закрытая на протяжении двух месяцев, распахнута настежь. Двое мужчин из обслуживающего технического персонала в темно-синих спецовках, на лацканах которых красным цветом обозначен адрес нашей корпорации, выносят мебель и снимают полки со стен.

— Эй, — спрашиваю я, — что происходит?

— Кто-то въезжает сюда сегодня, — отвечает один из них.

— Вы знаете кто?

Они смотрят друг на друга и пожимают плечами, затем смотрят на меня и еще раз пожимают плечами.

Мы убиваем время в торговом центре «Крукшэнкс», слоняясь по рядам с одеждой.

— Это или ты, или я… Я почти уверен в этом, — говорит Вилли.