Офисные крысы - [37]

— Пошел прочь, желтый узкоглазый ублюдок!

* * *

Вилли провожает меня до самого дома. У меня из носа течет, у него — тоже, наши лица горят от выпивки и холода.

— Это было не то, — говорит он. — Не тот эффект.

— Ты о Марке Ларкине?

— Я в отчаянном положении, мэн. Ты — тоже, просто ты слишком разумен, чтобы понять это.

Я вставляю ключ в замок.

— Геройская, рискованная акция, Зак. Вот чего требует наше положение.

Я открываю дверь, и тут же в нос бьют стойкие тошнотворные запахи, которые наполняют грязный сдутый резиновый мяч, в котором я живу.

— Мы могли бы подстроить так, чтобы его уволили, — предлагаю я.

— Не думаю, что это поможет. Нам нужно придумать что-то на самом деле жестокое. Что-то серьезное и окончательное. Без него наш мир станет лучше.

— Я не знаю, — говорю я. — Нет такого…

Но Вилли не слушает… он забылся в неведомых мне мыслях, захвативших его целиком. Потом он встряхивает головой, отгоняя видения, и шагает домой в зябком одиночестве.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

7

Разговор с Итаном Колеем

Итан Колей на самом деле человек немногословный, но те немногие слова, которыми он удостаивает своего собеседника, поистине бесценны. Действие «Бесплодной земли», его десятого романа («Лейкланд энд Баркер», двадцать девять долларов пятьдесят центов), который, без сомнения, станет номинантом Национальной книжной премии, происходит в уже знакомой читателям Колея обстановке: в суровых, бесплодных землях американского Запада. Но Колей, которого одновременно сравнивают с Вивальди и Сэмом Шепардом, смело преподносит своим читателям свежее, очаровывающее новизной слово в этой области, причем он (как выражается один наш обозреватель) «разбивает и вновь конструирует, развенчивает миф и занимается мистификацией». Неудивительно, что права на кинокартину «Бесплодная земля» по первому бестселлеру Колея были моментально приобретены Робертом Рэдфордом предположительно за два миллиона долларов. «Ит» встретился с ведущим затворнический образ жизни, крепко сбитым, «вредным мальчишкой Пека» американской литературы на его простирающемся на восемьдесят акров земли ранчо, расположенном в Южной Дакоте (Колей хоть и надел для интервью джинсовую рубашку «Банана Репаблик» и джинсы «Томми Хильфайгер», но не скрывает, что более всего желает уединения), и расспросил его о жизни, об отношении к искусству и о любимом запахе.

«Ит»: Почему вы живете здесь?

Итан Колей: Мне нравится.

«Ит»: Здесь когда-нибудь бывает скучно?

ИК: Да. Но не очень.

«Ит»: Чем вы еще занимаетесь, кроме работы над книгами?

ИК: Сплю. Ем. Гуляю.

«Ит»: Вы уже начали новую книгу?

ИК: Может быть.

«Ит»: Какую книгу вы читали в последнее время?

ИК: Вероятно, ту, которую я написал последней.

«Ит»: Кого из современных авторов вы обожаете?

ИК: Хммммм.

«Ит»: Кого вы представляете в роли Джейка Хардина (главный персонаж «Бесплодной земли») в фильме по вашему роману?

ИК: Никого. Любого. Может быть, Марлона Брандо.

Из соседней комнаты Коринн Колей (вторая жена автора) кричит: «Как насчет Джефа Бриджеса? Или Клинта Иствуда?»

«Ит»: Если вам присудят Национальную книжную премию или Пулитцеровскую премию, вы ее примете?

ИК: Конечно.

«Ит»: Почему?

ИК: Хорошо для продаж.

«Ит»: Есть какая-нибудь основная тема, которая прослеживается во всех ваших произведениях?

ИК: «Жизнь — суровая штука, только не вступи в коровье дерьмо».

«Ит»: Какой ваш любимый запах?

ИК: «Обсешн» Кельвина Кляйна.

* * *

Разговор с Итаном Колеем…

Это «интервью», напоминавшее выдавливание апельсинового сока из восковых муляжей, состоялось на Рождество и было напечатано, по-моему, в февральском номере «Ит» или в мартовском. Его чуть было совсем не «зарубили», но тут «Бесплодная земля» была награждена какой-то туманной, но высокозначимой французской премией, а Колей получил премию благотворительного Фонда Макартуров.

— Такое нельзя публиковать! — возмутилась Бетси Батлер, хотя мне потребовалось несколько дней, чтобы придать материалу божеский вид.

— Но он именно так и говорит, — возразил я ей. — Или ты хочешь послушать пленки с записью?

— Ну… нет. Нет, благодарю.

Между моими вопросами и его ответами были бесконечные промежутки мертвой тишины, заполненные урчанием в животе, звуками его шагов, когда он ходил взад-вперед, и пересаживаниями поудобней на диване стоимостью в шесть тысяч долларов. Он тер подбородок, гримасничал, мычал в поисках ответа и переспрашивал, так как забывал, о чем я у него спросил. А еще он просто вставал у окна и смотрел в него на… не на что было там смотреть.

Получасовой диалог растянулся на три часовые кассеты. Даже его молчание было бессвязным.

Таким было мое искупление: отправиться туда на Рождество… так мне преподали «урок».

На самом деле я не сильно расстроился по поводу испорченного праздника, хотя, если бы мои надсмотрщики проявили сообразительность, они придумали бы какое-нибудь еще более гнусное наказание, которое меня могло бы действительно задеть. Рождество для меня обычно заключается в том, что я поздно встаю, отправляюсь на метро в Куинс к матери домой, приглашаю ее на «рождественский особый» обед за одиннадцать долларов девяносто девять центов в местную кофейню, затем возвращаюсь в Манхэттен, где, оправившись немного, сажусь на поезд до Массапикуа и ужинаю в обществе Боба и Шейлы Постов, а также моей сестры и ее жениха — мускулистого техасского физиотерапевта. К десерту папа обычно засыпает, Шейла пьет много вина и рассказывает мне о своих подругах из салона красоты, сестра ворчит в мои адрес за то, что я не помогаю ей мыть посуду, а физиотерапевт хочет поскорей убраться, к чертям, оттуда почти так же сильно, как и я. Это, пожалуй, единственное, чем мы похожи друг на друга.