Офисные крысы - [32]

— Я думаю, что это, черт возьми, самая лучшая наша работа за все последние месяцы, — заявляет Родди Гримсон. То же самое он говорит каждый раз.

— Да, за прошлый месяц, — только у Лиз Чэннинг хватает смелости, чтобы сказать это вслух.

Желая ухватить момент, я предлагаю:

— «Торн в своем духе».

Лиз записывает все эти банальности.

Раньше эта роль часто доставалась Нэн, но в эту самую секунду она, должно быть, выдирает и переворачивает последнюю скамью в Вестминстерском аббатстве в поисках своей личной библии-«Филафакса».

— «Вокруг Торна», — это вариант Оливера Осборна.

— «Твой черед дуть, Торн», — говорит Лиз, и все хихикают, вспомнив о слухах.

— «Я люблю Майка», — предлагает кто-то.

— Нет, не то, — отвергает Марк Ларкин.

— «У каждой Розы есть Торн»? — предлагает Нолан Томлин в виде вопроса, то есть в тональности, свойственной сотрудникам отдела моды.

— Подождите! — вскрикиваю я, подскакивая со своего места. — Я придумал! «Торн для всех»!

Люди переглядываются, пораженные, и в их взглядах читается одобрение. Похоже, им нравится этот вариант. Хорошо, это не «Что сотворил Господь?», но мы выпускали заголовки и похуже, которые фактически могли повредить ваш артикуляционный аппарат при попытке произнести их вслух.

— Хм, — выдает Шейла. — Ты записала это, Лиз?

Лиз кивает и показывает нам, что она действительно записала.

Ни у кого нет больше предложений, поэтому мы переходим к следующему вопросу. Родди покидает зал вслед за Марджори, Лесли, Байроном и другими сотрудниками художественного отдела. Похоже, что я выиграл этот раунд, и Вилли одобрительно мне подмигивает.

Шейла смотрит на свой перечень вопросов и обходит вокруг стола, удостоверяясь, что мы все в курсе того, чем предстоит заниматься.

Но это еще не все.

В конце длинного обзора о том, что произойдет в ближайшие несколько недель, Шейла сообщает нам:

— Борис Монтегью будет на следующей неделе в Париже и вышлет факсом Марку несколько своих заметок, верно?

— Да, — говорит Марк Ларкин и неловко наклоняется вперед, сгибаясь всем телом, будто готовится принять пинок ногой в живот.

— Что? — на выдохе произносит Вилли, пораженный услышанным.

— Марк будет редактировать колонку Бориса… — поясняет Шейла, громко сглотнув слюну.

— С каких это пор? — спрашивает Вилли, заливаясь тем же оттенком красного, какой уже приняли его сжатые кулаки.

Никто не произносит ни слова. Все хотели бы в этот момент оказаться за многие мили отсюда.

— Разве Регина тебе ничего не сказала? — спрашивает Шейла.

— Нет. Регина не сказала. Регина мне ничего не сказала. Я в глаза не видел Регину.

— Я думала, что она тебе сообщила, — говорит Шейла. — Извини. Она должна была тебе сказать.

— Не могу в это поверить! — восклицает Вилли.

До меня доходит, почему Бетси Батлер не присутствует на собрании. Регина даже не собиралась сообщать Вилли, что его, редактора статей Бориса, заменят, а у Бетси на это не хватило либо смелости, либо бессердечия. Поэтому они выбрали такой способ информировать Листера, притворившись, что все уже давно оговорено.

— Почему? Почему это происходит? — спрашивает Вилли, не обращаясь ни к кому лично и в то же время взывая ко всем.

— Я думаю, Регина решила, что пора внести какие-то перемены, — слабо оправдывается Шейла. У нее не хватает духа смотреть ему прямо в глаза… хотя, даже если она и посмотрит, Вилли этого, скорее всего, даже не заметит.

— Не могу в это поверить, — повторяет он снова и снова.

Марк Ларкин заявляет:

— Я изо всех сил постараюсь лучшим образом проявить себя. Не думаю, что кто-нибудь почувствует разницу.

Но не в этом дело! И все это прекрасно понимают.

— Это просто невероятно! — говорит Вилли. — Я долгие годы занимался этой работой.

Это звучит почти как плач. Он поворачивается к Марку Ларкину, тело которого все еще находится в согбенной позе, словно в ожидании наказания, и шепчет ему:

— Если ты согласишься редактировать его колонку, если хотя бы станешь говорить с ним по телефону, я убью тебя.

— Я должен делать то, что я должен делать, — отвечает Марк Ларкин.

После десятисекундного молчания Шейла добавляет:

— О’кей, о’кей… но я не уверена, что мы выбрали подходящий заголовок. «Торн для всех» — звучит неплохо, но, может быть, мы еще что-нибудь придумаем?

Марк Ларкин поднимает голову и говорит:

— Как насчет «Ох, ради Майка милостивого!»?

Все молчат. Никто не приемлет перемен.

— А что? Вы знаете, мне кажется, что весьма недурно! — сообщает нам Шейла. — «Торн для всех» или «Ох, ради Майка милостивого!». Мы решим, какой из двух выбрать.

Медленно и тихо, как побитые и уставшие игроки, еле волочащие ноги после бейсбольного матча, мы поднимаемся и выходим из зала. Вилли остается в одиночестве, раскрасневшийся, со сжатыми кулаками.

* * *

— Я в самом деле беспокоюсь за Вилли, — говорит мне Лори Лафферти.

Она настолько далека от образа типичного «версальского» работника, насколько вы можете себе представить: Лори носит джинсы и кроссовки, ее волосы — это волосы живого человеческого существа, а не куклы Барби или модели из рекламы «Брек», а еще она дружелюбная и добросердечная. Охранники внизу часто останавливают ее и просят предъявить пропуск, но даже после этого они не верят, что она отсюда.