Офицерский крест - [91]

– Кума, а ты меня не боишься?

– Нет, кум.

– Смотри, а то я такой!

Заходят в лес. Кум снова спрашивает:

– Кума, а ты меня не боишься?

– Нет, кум.

– Смотри, а то я такой!

Возвращаются назад. Кум спрашивает:

– Кума, а ты меня не боишься?

– Нет, кум.

– Смотри, а то я такой!

А она ему:

– Если бы я знала, что ты такой, то надела бы трусы, а то комары всю жопу искусали!

Никто не засмеялся, – лишь грустные улыбки на хмельных лицах. «Кружинер даже с того света пытается веселить нас», – думал Гаевский, помогая Семину довести Пепельницкого до гостиничного номера.

* * *

Утром, когда завтракали в буфете, Гаевский, Семин и Пепельницкий сидели за одним столом.

– Какая же я тварь, господа, – вдруг зло сказал Семин, отрешенно глядя на розовый член вареной сардельки.

– Я это давно знал, – подколол его Пепельницкий, – но что тебя сейчас привело к этому запоздалому откровению?

– Я, Федя, после твоего проникновенного тоста про жопу… Я на рассвете все-таки эту Лидочку трахнул! Прямо в ее кабинете. Не устоял перед ее могущественной кормой… Поставил раком, как дикое животное… Она стонала так, что эта чахлая дежурная в дверь постучала и спросила: «Лидия Тихоновна, вам плохо?».

– Мне хорошо, Кариночка, мне очень хорошо! – ответила ей администраторша. И ведь не соврала!.. Но какая все-таки я тварь, господа!

– Не понимаю, не понимаю тебя, Семин, – удивленно промолвил Пепельницкий. – Пополнил трофеи, та-скзать… Я тебе завидую даже. Поимел такую крупногабаритную женщину… Приятные воспоминания на всю жизнь останутся в твоем кобелином сердце… Тут радоваться надо. А ты грустишь…

– Противно мне, Федя, противно! Сволочья… Ведь у моей чистой и доверчивой жены молодая попа еще красивей… А я на эту целлюлитную клюнул…

Семин помолчал, пережевывая сосиску, затем обратился к Гаевскому:

– Вот скажите мне, господин полковник, почему мы, мужики, твари такие? Имеем роскошных и верных жен, а на других баб все равно тянет. Хоть хрен на узелок завязывай! Почему так? Может, это непознанный человечеством инстинкт какой-то? Вы с высоты своего жизненного опыта можете объяснить это явление?

– Какое же это явление, – насмешливо откликнулся Пепельницкий, – это явление человечество давным-давно назвало блядством.

– Федя, помолчи, когда умные люди беседуют! – отрезал Семин, – я не с тобой, а с целым полковником разговариваю.

Гаевский задумчиво улыбался, что-то вспоминая. Сказал:

– Когда-то мой замполит называл это явление освежением чувств.

– Точно! – азартно воскликнул Пепельницкий, – человечество направо и налево трахается потому, что жаждет свежих чувств!

Мимо их стола прошла статная и крупнотелая официантка с пустыми тарелками. Под белым ее халатом спереди и сзади угадывались туго обтянутые полушария. Радары мужских взглядов со всех сторон цепко шарили по ним.

– Вот это фактура, вот это кормааааа, мама дорогая, – восхищенно сказал Пепельницкий, – я готов целовать песок!.. Вот это бампера… Я бы зашел со стороны кормы…

В тон ему Семин добавил:

– Н-дааа… Я бы тоже ее… в позе мелкого речного хищника…

– У летчиков это называется интеллигентно, – не спуская мечтательных глаз с официантки, откликнулся и Гаевский, – у летчиков это называется атакой с задней полусферы со стороны солнца.

А еще он подумал, что жена его такой позы не любила. Не то, что Наташа. Впрочем, не было таких поз, которых бы она не любила. Как и всего прочего, что происходило между ними на белой целине простыней.

38

Еще через полгода, когда «Громовержец» успешно прошел финальные испытания и все шло к тому, что новую ракету можно было принимать на вооружение, – и Журбею, и его команде, в которой работал Гаевский, Генштаб вдруг снова дал команду «стоп».

А все случилось потому, что российская военная разведка каким-то образом выведала тайное – американцы успешно испытывают гиперзвуковую ракету, которая способна летать быстрее пяти или даже шести скоростей звука, и теперь требовалось научить «Громовержца» поражать и такую цель.

И хотя ракета Журбея уже, считай, была очень близка к решению и такой задачи, ее возможности надо было значительно нарастить. А это, по сути, был уже новый проект, в котором Гаевскому и на сей раз досталось очень много работы. Как, впрочем, и каждому спецу, входившему в команду Журбея. Хотя труднее всего в ту пору было спецам по двигателям, горючему, системе наведения кинетической боевой части и программистам.

Работа, работа и еще раз работа были для Гаевского в тот период спасительным лекарством, которое приглушало его душевную боль и в связи с изменой Людмилы, и с «пропажей» Натальи. Да и слух о ее беременности вселил в его душу не то что трусливую тревогу, а какое-то язвенное беспокойство. Самой страшной была мысль о том, что он в любовном угаре, но не по своей воле дал жизнь человеку, за которого теперь, хочешь не хочешь, а приходилось чувствовать ответственность. Проще всего, конечно, успокоить себя «железным» аргументом, – мол, тут еще надо проверить, – от меня ли или от Кулинича забеременела Наталья, и умыть руки. Но душу, совесть ведь так не умоешь…

Несколько месяцев спустя после того, как он просмотрел видео, принесенное на флешке Анной Тормасовой, он жил с невыносимой, раздирающей душу болью, – тяжелее всего ему было скрывать все это от Людмилы, играть роль ничего не ведающего мужа, привыкшего к мирному течению их семейной жизни.