Офицерский крест - [37]

Гаевский:

– Прошу тебя… При мне больше никогда слово «баба» не произноси.

– Поал… Все поал, Артем Палыч… Великая женщина, вели…

Уснул, захрапел Дымов.

«Великая женщина… Великая женщина», – с наслаждением думает Гаевский и тоже засыпает.

* * *

В Москву он вернулся лишь через две недели, – слишком много было возни с настройками «карандаша». Очередные испытательные пуски намечались на конец сентября.

На потолке темной спальни Гаевских мерцали разноцветные отсветы рекламы ресторана «Ишак». Людмила упоительно спала рядом. Ему было жаль будить ее. Эх, то ли было в молодости! Он возвращался с учений в пыльной и пропахшей потом и горелым порохом полевой форме, а молодая жена его бросалась ему в объятия, жадно целовала и говорила многозначительно:

– Я тааак соскучилась!

И он, кое-как обтершись банным полотенцем, голым бежал к ней в спальню, где ждала его Людмила, и сбрасывала с себя белую простыню безо всякого стыда.

А сейчас: «Я что-то устала. Давай утречком». И это – после двух недель расставания.

А утром, когда он приготовился к вожделенным лобзаниям, когда он совершенно нахальным, решительным образом нежно взял в рот один сосок ее пышной груди, а другой ласкал пальцами, она тихо и скучно сказала ему:

– Полежи на мне.

И он опять разминал ее сухие, словно деревянные губы – до тех пор, пока они не повлажнели, пока они не откликнулись на его призыв. И тут же – деловито-ритаульный приказ Людмилы:

– Ляг повыше. И не спеши.

Тогда ему показалось, что она продолжала спать. А все напористые и старательные труды его не вызвали у жены ни единого нежного стона – лишь учащенное сопение слышал он у своего уха…

Все получилось, как и прежде, банально – без восторгов и отрешенности. И он зверел от этой бесстрастной будничности действа, от которого всегда ждал высшего мужского наслаждения…

* * *

В тот же день с утра он засел за отчет по своей части программного обеспечения «карандаша». А уже к полудню стал частенько поглядывать на часы.

Ровно в час он появился в баре, взял две чашки кофе и сел с ними за самый уютный столик под фикусами. И тут она вошла в бар – блистательная и грациозная, в том же великолепном черном платье, в котором была на своем дне рождения, с тою же вроде бы небрежно сделанной, но с тонким вкусом обустроенной прической, с челкой, с «завлекушками», с дерзким, пружинистым хвостиком на затылке.

До такой степени совершенства обычно доводят свой внешний вид девушки и женщины, идущие на очень важное любовное свидание. Она шла к его столику солнечная и веселая, а глаза ее излучали тот загадочный свет, который с ушами выдает влюбленную душу. Наверное, такие же глаза были и у Гаевского, когда он любовался и ее лицом, и ее влекущей статью, и стройностью ног, и очаровательной выпуклостью ее бедер.

Он услужливо отодвинул для нее стул, и чудом задушил в себе нестерпимое желание поцеловать ее хотя бы в щеку.

– Ну, здравствуй, – сказала она каким-то растерянным тоном, – я так соскучилась без тебя…

Он видел, он видел, он видел, что глаза ее струятся искренним любовным светом и гипнотический свет этот уносил его куда-то за пределы реальности.

– Я тоже скучал по тебе, – ответил он и почувствовал, что эти его слова идут из той глубины его души, где они давно не были.

Они пили кофе и беззаботно болтали о пустяках, как это обычно бывает между давними друзьями, которые давно не виделись, и которым очень хочется рассказать сразу и о многом.

– Я могу приехать в Мамонтовку в эту субботу? – спросил он ее, когда они уже собирались уходить из бара.

– Конечно, я буду ждать тебя. И Юля ко мне приедет. Мы будем играть в теннис. Ты играешь в теннис? Ах, да, Юлька уже спрашивала тебя об этом.

Но он ответил ей, как и Юльке:

– Ну так себе… Мяч на ту сторону сетки перебивать умею.

Она улыбнулась.

– Ничего, мы тебя научим.

После этих слов она вдруг нахмурилась, пристально заглянула Гаевскому в глаза и сказала:

– Артем, я хочу быть честной перед тобой. Эту дачу в Мамонтовке снял человек, с которым у меня очень сложные отношения. Я знакома с ним уже два года. Я пока даже не знаю, как называть наши с ним отношения. Это очень богатый и очень влиятельный в… определенных кругах… скажем так, человек. И даже опасный. И очень ревнивый. Потому при его появлении тебе придется играть роль Юлькиного любовника… Ну или жениха… Тебя не обижает то, что я сейчас говорю? Наверное, все это бессовестно с моей стороны… И не красит меня. Но ты должен знать правду.

– Я принимаю правила игры, – ответил Гаевский, – и благодарю тебя за откровенность. За эту искренность…

– Ну а теперь, товарищ полковник, – продолжила шутливо Наталья, – слушай боевой приказ. В Мамонтовке тебе надо быть в одиннадцать утра у центральных ворот дачного поселка «Правда». Оттуда ты позвонишь Юльке. Юлька закажет пропуск и встретит тебя прямо у шлагбаума… Ну чтобы охрана видела все. Оттуда вы вместе двигаете на дачу. Приказ понятен?

– Так точно! – таким же игривым тоном ответил он.

– Тогда буду ждать тебя в субботу к одиннадцати.

Его роман принимал детективный характер.

Из бара они направились к служебному подъезду института, а затем вошли в лифт. А там Гаевский ошалел от внезапного нежно-хищного поцелуя Натальи. Они снова поехали на десятый этаж, дабы выиграть время для безудержных ласк. Что-то дикое, неукротимое, нечеловеческое было в их ласках.