Офицерский крест - [34]

Тут Гаевский будто очнулся и вставил свое словечко, вспомнив слова майора Жихарева:

– Освежить чувства, та-сказать…

– Ну да, вроде как свежую любовь покрутить… И я крутила… Ой, как крутила! А однажды закрутила так, что покажи мне тот любовник из-за угла, извините, хрен стоячий, – вмиг забеременела бы! Такая вот любовь получилась… А теперь прихожу к своему Пете на могилку и прощения прошу за тот блуд мой тайный… Так вы с Наташкой всурьез или побаловаться?

Он снова не ответил на этот вопрос Даниловны. А она села на стул, оперлась обеими руками на ручку швабры и задумчивым тоном продолжала:

– Я вот здесь уборщицей работаю, а у меня, между прочим, бухгалтерский диплом! Я тут в финотделе больше двадцати лет отработала. А когда попала под сокращение, – упросила начальство оставить меня. Мужа нет, пенсия десять тысяч. А здесь хоть какой-то приработок… Теперь тут техработником числюсь… Так вы, значит, в Наташку Абрикосову влюбились? Так всурьез или побаловаться?

Гаевского словно заклинило:

– Это… Ну как вам сказать?..

– А что тут сказать, – насмешливым тоном отозвалась Даниловна, – про ваши шуры-муры уже даже вот эта моя швабра знает… Бабы здешние по всем углам шепчутся… Когда-то вот так же и про меня шептались… Да-да! И я тут роман с одним человеком крутила… Ой, как крутила… Огрызки того романа до сих пор не стынут…

Даниловну явно потянуло в край приятных ностальгических воспоминаний о чем-то сокровенном. Она посмотрела на цветы в вазе, села на стул и, опершись обеими руками на длинную ручку швабры, продолжила каким-то заговорщицким голосом, – в глазах ее при этом появился плутовской блеск:

– И у меня когда-то и цветы были, и тайные свиданья-лобызанья, и страсти-мордасти всяческие… Влюбилась я в этого человека до беспамятства…

– А почему же замуж за него не вышли? – тихо и вкрадчиво спросил Гаевский.

– Какой там замуж? – воскликнула Даниловна, – он же еврей! А у евреев развод – страшный грех… Еврей сколько угодно на стороне блудством будет заниматься, но со своей Сарой все равно не расстанется! Это у них свято… Да и мне и своего Петю, и детей тоже страшно было оставлять… Так вот мы и жили. Вы не поверите… Я вот баба уже… А как увижу этого человека, так у меня до сих пор ноги от чувств подкашиваются! Во как бывает! И когда меня в финотделе сокращали, я готова была на колени упасть, – лишь бы здесь остаться… Да хоть уборщицей! Лишь бы его видеть… Спасибо – пожалели… Такая вот судьба у меня вышла, товарищ полковник…

Страшная это штука – любовь людская… Так у вас с Наташкой любовь или так… побаловаться?…

Гаевский снова ответил уклончиво:

– Пока трудно сказать…

– Во-во! Вот такие вы все мужики! – возмущенным тоном воскликнула Даниловна, – как девку тащить в кровать, так у вас почему-то «не трудно сказать», а как замуж брать, так вам уже и «трудно сказать»…

Даниловна хотела еще что-то сказать, но через открытую дверь Гаевский услышал в коридоре кашель, чьи-то отдаленные шаги и быстро ретировался.

Наталья позвонила ему уже вскоре.

– Спасибо за цветы. Такая прелесть.

Голос ее был теплым и певучим.

– Я даже не знаю, как отблагодарить вас… Ой, тебя, – продолжила она, – давайте… Ой, давай я угощу тебя кофе. Приходи к часу в бар…

В баре они пили кофе мелкими глотками, – словно сговорившись, тянули таким образом время свидания. Там Гаевский впервые, пожалуй, почувствовал, что смотрит на Наталью без малейшей маскировки восторга, – а он умел, умел, умел ведь делать такой закамуфлированный взгляд, который надежно скрывал состояние души. И Наталья уже не отводила глаза, когда он в упор всматривался в них. Правда, она явно терялась при этом и забывала про их давний уговор не называть друг друга на вы и по имени-отчеству. Гаевский напомнил ей про это.

– Артем Пав… Артем, – конфузливым тоном сказала ему Наталья, – вы… то есть, ты… Я знаю, что ты на днях уезжаешь на полигон. Да?

Он кивнул.

– Я хочу дать тебе вот это…

Она достала из сумочки и протянула ему белый флакон.

– Все наши жалуются, что на этом полигоне под Астраханью их заедают комары… А эта жидкость хорошо отпугивает их… Вас… То есть, тебя не обидит такой мой презент?

Он еле сдержал себя, чтобы не поцеловать ее руку.

– Наташа, спасибо за заботу, – сказал он ей уже в лифте служебного подъезда, когда они разъезжались по своим этажам. И поцеловал ее в щеку. А она закрыла глаза и решительно нашла своими теплыми, жадными губами его губы. Когда лифт остановился на ее этаже, Гаевский не позволил створкам раскрыться и нажал кнопку с цифрой «10».

На прощанье, паническим взглядом осматривая в лифтовом зеркале свои раскрасневшиеся губы, она сказала:

– Теперь я буду и вовсе скучать без тебя. Приезжай после командировки ко мне в Мамонтовку… Я скажу когда… Я позвоню тебе… Можно? Или я бессовестная?…

– Хорошо. Я обязательно приеду.

19

Теплая и светлая ночь над тихим полигонным простором. Яркая луна заливает золотистым светом заросшую травами и дикими цветами бескрайнюю южную степь. В курилке возле полигонной гостиницы сидят, курят и негромко беседуют Гаевский и Таманцев. Майор часто хлопает себя ладонью то по лицу, то по шее. Он жадно затягивается сигаретой, пускает густой дым вокруг себя и говорит: