Офицерский корпус Добровольческой армии: Социальный состав, мировоззрение 1917-1920 гг. - [45]

Глава 4 «Почти святые» и «почти разбойники» Мировозрение офицерского корпуса Добровольческой армии

Как мы помним, подавляющее большинство добровольческого офицерства составляли офицеры военного времени, которые, будучи в старой армии достаточно случайными людьми, не смогли воспринять традиционное мировоззрение своих кадровых предшественников. Оказавшись же в Добровольческой армии, прежде всего по собственному желанию, они тем самым создали качественно еще более своеобразную среду. Поэтому их мировоззрение испытывало двоякое воздействие. С одной стороны, добровольность поступления означала согласие с целями борьбы и в силу такого единодушия облегчала его складывание. Но, с другой, — «непредрешенческая» размытость примитивной программы и, главное, отсутствие единой сословной, профессиональной или иной идейной основы не могло не вести к хаотическому формированию весьма специфического и неустойчивого социокультурного облика.

Первые добровольцы отличались довольно примитивной пестротой политических пристрастий. Возглавленные Корниловым, они в значительной степени были настроены республикански. В Корниловском полку — порождении послефевральской эпохи — присутствовали искренние симпатии идее Учредительного собрания. Более того, полковые черно-красные цвета многие ассоциировали с эсеровскими символами «Земля и Воля». Вопреки распространенному мнению, в Сводно-Офицерском полку будущие марковцы тоже оказались доброжелательны к социалистам-революционерам, один из которых, студент с дореволюционным партстажем, в 1919 г. стал командиром батальона.[503] Сам Марков часто делал немонархические заявления и уже в январе 1918 г. пресекал демонстративные выходки монархистов — вроде публичного исполнения императорского гимна.[504]

Последние оказались в заметном меньшинстве — в основном среди кавалеристов, гвардейцев, части юнкеров и одиночных в армии моряков. Ситуация изменилась после прихода отряда Дроздовского, который еще в декабре 1917 г. с помощью ближайшего сотрудника, капитана Бологовского, вел среди своих офицеров вербовку в тайную монархическую организацию. Вступившим выдавались особые карточки трех степеней; большинство получило их с одной полосой, 12 крупных чинов — с двумя, и лишь у Дроздобского и Бологовского имелась высшая степень с тремя полосами. «Процент имеющих карточки… был очень высок и колебался около 90 %. Во время нашего похода я оставлял в каждом городе и почти в каждом селе агента-резидента из местных жителей»,[505] — вспоминал Бологовской. Соединение с Добровольческой армией происходило болезненно, так как дроздовцы не скрывали, что, подчиняясь Алексееву в военном плане, «политическая организация остается самостоятельной».[506] Вопреки их ожиданиям, попытки распространить влияние в Корниловском и Марковском полках были пресечены, а агитаторы едва не расстреляны по обвинению в большевизме? (Впоследствии, в эмиграции, именно дроздовцы составили личную охрану великого князя Николая Николаевича.[507]) Поэтому известные слова Алексеева о поголовном монархизме добровольцев и призрачности демократической «вывески» армии[508] представляется выдаванием желаемого за действительное.

В ходе напряженных боевых действий политические вопросы неизбежно отходили на задний план. Кроме того, в результате многомесячных боев происходило количественное и качественное изменение офицерской среды. Во второй половине 1919 г. возникла идея «решения судьбы России командующими генералами (подчеркнуто в документе — Р.А.) (с давлением на выборы в Учредительное Собрание)»,[509] активным проводником которой являлся Врангель, приобретавший все большую популярность. Показательно скептическое отношение к «старой Учредилке» (разрядка документа — Р.А.) и признание необходимости государственного переворота в колчаковском стиле в случае ее сохранения в прежнем виде.[510] Так наметилась ориентация на не монархическую военную диктатуру с сохранением послушного выборного органа, то есть, выражаясь современным языком, на установление после победы военно-авторитарного режима. В офицерском понимании именно генерал-диктатор становился альтернативой ненавистной большевистской однопартийности, и презираемой демократической многопартийности (олицетворенной Временным правительством), — как символ единоличной надпартийной власти, притом не связанной с дискредитированной Николаем II монархией.

При формировании добровольческого мировоззрения одним из первых вставал вопрос самовосприятия. Крайняя малочисленность, постоянная опасность и убогие бытовые условия Ледяного похода требовали постоянной боеготовности, усиливали аскетизм и сами по себе пресекали меркантилизм.

Физические лишения подстегивали духовную жизнь, чрезвычайно активную у первопоходников, совершенно искренне кутавших грубую и удручающую действительность в ницшеанскую «мантию возвышенного». «Мы знали, что идем на верную смерть, но шли безропотно, со святой верой в наше правое дело, не ожидая для себя никакой награды»,[511] — записано в дневнике прапорщика-корниловца. В настроениях главенствовала решимость идти вперед по собственным телам, но победить. Имея корни в «частях смерти», она усиливалась до самоотвержения крестоносцев.