Одуванчик: Воспоминания свободного духа - [13]

Но вот я услышала рычание отцовского Корвета 1959 года, взбирающегося на Озета–Террас. Все семь детских лет я ждала этого момента. Он соскочил со своего коня и сжал меня в своих стальных объятиях так, что у меня перехватило дыхание.

— Ты поедешь со мной. Я отвезу тебя домой, — со слезами на глазах, хлынул из него поток эмоций.

Пока он держал меня в своих объятиях, в моём сознании всплыли все детские воспоминания, знакомый запах его волос, одежды. От него пахло так же как тогда, когда я была совсем малышкой: детской присыпкой, бензином и чуть–чуть алкоголем от его губ.

Мы промчались по Мулхолланд–драйв и свернули на крутой серпантин, ведущий к его дому.

— Минутку обожди в машине.

Из дома донеслись громкие возгласы, мне показалось, что от его радостного сообщения о моём возвращении, жена его была отнюдь не в восхищении.

Его Лорен была Простушкой–Джейн, с которой мой папа встречался ещё в школе. Но когда он встретил мою мать, он забыл о Лорен. После развода моих родителей она вернулась к нему на волне разочарований и ссор. Моё существование несло хаос в их отношения, я была ошибкой юности и предметом горьких воспоминаний.

Свою внешнюю некрасивость, Лорен возмещала стилем и сарказмом во всём. Она была тощая как жердь, с мальчишески короткими обесцвеченными волосами. Белая блузка со стоячим воротничком аккуратно заправлена в чёрные капри, из которых смешно карандашиками торчали её ноги на шпильках, как если бы одна её половинка находилась в гостиной, а другая уже перешагнула порог какого–нибудь ресторана. В руке дымилась сигарета в длинном мундштуке, и она ею рассекала воздух в поддержку своим словам. Я чувствовала себя ужасно и тихо потягивала через трубочку свой имбирный эль, пока они допивали свои коктейли в просторной современного вида гостиной. Лорен свысока обращалась ко мне не иначе как «милочка» и пристально исследовала черты моего лица.

— Ты похожа на свою мать, милочка.

— Её мать — самая красивая женщина, которую я когда либо видел за всю свою жизнь, — нечаянно вырвалось у моего отца, успевшего уже изрядно накачаться.

Как только этот крошечный сапфир слетел с губ моего отца, Лорен потеряла остатки самообладания.

— Онааа — самая красивая? Как ты осмеливаешься такое говорить! — взвизгнула Лорен.

Метнув свой мартини в лицо моему отцу, они сцепились и упали на ковёр. Тут же мои мечты о жизни со своим отцом в секунду испарились в открытом окне. После Лорен сказала, что если мой папа хочет оставить меня здесь, что не есть хорошо, то пусть остаётся спать вместе со мной в комнате для гостей. Лорен вихрем выскочила из гостиной и начала яростно стелить двуспальную кровать в гостевой. Она сильно встряхнула большой розовой простыней, которая поднялась высоко в воздух и мягко и аккуратно приземлилась на матрац. Святая Мария, что, я действительно буду спать сегодня вместе со своим отцом?

В последнюю минуту папа, всё ещё пьяненький, к счастью для меня сказал:

— Пошли отсюда.

Вместо Корвета папа собрался выкатить из гаража Кадиллак. Лорен погналась за нами:

— Моя машина! — взвизгнула она.

Она ринулась к открытой дверце у водительского сиденья и следующее, что я запомнила, это её пальцы прихлопнутые дверью. Бедняга, схватив свои разбитые кровоточащие пальцы, она закричала:

— Только посмей вернуться с ней!

Мы взяли Корвет, и мой подвыпивший папа разогнал его по Мюлхолланду, как если бы за нами гнались копы. Я замирала от ужаса, когда мы проскальзывали по тесным кривым улочкам, и резина визжала на поворотах. Папа — гонщик, и вместо того, чтобы тихо спокойно отвезти меня, гнал машину на максимальной скорости, и моё тело вдавливалось в сиденье на поворотах.

— Забудь о ней, — небрежно бросил он. — У меня в Сан–Франциско хорошие друзья, поедешь к ним со мной?

В тот момент мне хотелось быть где угодно, только не в гоночной машине моего папы, который вдобавок ещё и потягивал джек–дениэлса прямо из бутылки.

— Не думаю, мне бы… — пропищала я.

Похоже, он несколько обиделся, но, проехав ещё немного вперёд, всё же отвёз меня на Озета—Террас и… растворился в ночи.

Тётя Клэр уже ждала меня у входных дверей.

— Ну, как всё прошло, как отец?

Мне не хотелось вызывать в ней сочувствие. Вечер прошёл обычным для моей семьи образом, показав, как они все относятся друг к другу: никому не было дела до чувств другого. Я родилась в семье самовлюблённых эгоистов. Все в ней, включая и меня, были вроде зеркал, отражающих самые плохие человеческие качества.

— С ним всё в порядке, — выдохнула я, чтобы не продолжать разговор на эту тему.

За время славы тётя Клэр накопила в изобилии всяких безделушек, дорогих платьев и бесконечное количество всевозможных аксессуаров. Целые три спальни были наполнены её туфлями и платьями. А в двух гардеробных комнатах — и шёлковые платья, и меха, и невероятные, сшитые на заказ платья. На каждой вещи скрупулёзно, начиная с тридцатых и по настоящее время, был подвешен ярлычок. Ещё одна комната была заполнена едва ношенной обувью, шляпами разных времён, в большинстве своём из Баллокс—Уилшира, и каждая в своей собственной шляпной коробке. Ну вточь, как в отделе одежды Голливудского Вестерн—Костюм. Даже запах нафталина не мог перебить тонкий запах духов и исчезающего очарования. Когда–то обитатели этого поразительного старого дома жили здесь, мечтали, любили. Теперь здесь обитали только моя престарелая бабушка Хелен страдающая Альцгеймером, моя увядающая тётя Клэр и её сын Блейк, бесцельно слоняющийся по дому в своей армейской форме.