Одолень-трава - [12]

– Ладно, я попробую... – пробормотал он.

* * *

На лугу стрекотали кузнечики. Берко присел, подставляя лицо солнцу. Откашлялся, пробуя выдавить из горла нужный звук. Но сразу понял, что нечего и пытаться, – его дару не было дело до потерянной коровы. Паренек опять закрыл глаза, вцепился руками в стебли травы, прислушался... В какой-то момент ему показалось, что вот-вот песня прорвется, зазвенит в такт полуденному стрекоту. Но сил или умения не хватило. Он взглянул на застывшую в отдалении Живицу, поймал ее недоверчиво-испуганный взгляд, спросил:

– А ручей здесь есть?

– В той стороне течет, – показала она.

Берко сходил к прозрачному потоку, ополоснул лицо, прося далекого Черета: «Помоги, если можешь». И сразу занозой кольнула до поры до времени уснувшая совесть – он ведь обещал помочь водовику. «Ну, не сбежать мне пока отсюда. Никак», – прошептал мальчик покаянно. Руки потихоньку начали мерзнуть. Он еще раз провел ладонью по лбу, поднялся... У берега трепетали на ветру голубые колокольчики. Берко залюбовался, тронул ближайший цветок, представляя другое: как звякает от каждого шага привязанная к шее скотины гремушка... И увидел. Рыжую некрупную корову, по колено завязшую в болоте. Вот она пытается освободиться, мычит – коротко и недоуменно. Не сводя с него, Берко, больших карих глаз. Паренек зашептал ей что-то ласковое. И сообразил, что поет, нет, заклинает – не двигайся, стой спокойно, только дождись нас, прошу тебя. Замолчал. Обернулся к девчонке. По лицу понял, что и она видела:

– Знаешь, где это? – и после ее быстрого кивка. – Тогда беги к Ясору – нам двоим ее не вытащить. Пусть топоры и веревки возьмут – ветками гатить придется, иначе нам до твоей коровы не добраться. Слишком глубоко увязла...

Поздно вечером Берко вернулся в избу торбанщика, которую давно называл домом, и полуживой от усталости опустился на лавку. Лен уже все знал. Поэтому они перебросились парой коротких фраз, но когда стали устраиваться на ночлег, учитель неожиданно заметил:

– Я не хочу тебя пугать, но завтра сюда придут люди.

– Зачем? – поправляя подушку, сонно удивился Берко.

– За помощью. Мое выздоровление поначалу всех удивило. Но его не связывали с тобой. Когда степняки прошли мимо крепости, Ясор заподозрил, в ком причина. Но то, что потерянную корову отыскал именно ты, уже знают все в округе. Покуда им неясно другое – как много ты можешь. Но уже завтра появится кто-нибудь с просьбой отыскать пропавшее. А дальше – больше. Я, конечно, не дам тебя в обиду, но...

– А если... у меня не получится? – испугался мальчик.

– Ну что ты вскочил? Получится. Спи уже. Сыграть тебе колыбельную?

Не задумываясь, Берко молча кивнул. Прилег, радуясь, что темнота не дает торбанщику разглядеть его лицо. Лен хочет назвать его братом? Почему? Берко с трудом удержался, чтобы не спросить... А торбанщик уже, почти не касаясь струн, тронул инструмент, запел знакомое с детства, монотонное, негромкое, совсем как покойная мать, убаюкивающая младших... Колыбельную. Светлые волосы упали на лоб. И Берко опять кольнуло от его сходства с Черетом.

* * *

Как в воду глядел торбанщик – на следующий день потянулись просители. Сосланный в глухой угол мальчик вдруг обнаружил, что его власть выше власти Лена и даже сотника. К изумлению Берко просили не только отыскать потерянные вещи или вылечить родных. Приходили с просьбами, от которых спина покрывалась гусиной кожей. Присушить девушку, наслать порчу... Ему пришлось научиться – и помогать, и отказывать. Спокойно смотреть на людей, которые слезно молят, чуть ли не в ногах валяются, а стоит сказать решительное «нет», и выливают полный ушат грязи. Или принимаются грозить. А когда паренек один раз в сердцах брякнул: «Ну, идите – пожалуйтесь на меня господину наместнику», он внезапно понял, что изменился. Торбанщик хмыкнул у него за спиной, а проситель с выпученными глазами бочком-бочком выскользнул из дома.

Перед тем, как петь по заказу, Берко всегда умывался проточной водой. И никогда не был уверен, на чью просьбу отзовется его дар, а кому откажет. Но пел. Пел занемогшей скотине и больным детям, девушкам, потерявшим украшения, старикам, забывшим, куда спрятали деньги... Незаметно подкралась осень. Первым же настоящим утренником, зачерпнув холодной колодезной воды, он услышал тонкий, едва различимый шепот: «Берко». И отшатнулся, уронив деревянное ведро. Постоял, опустив голову. Потом решительно зашагал к конюшне, оседлал коня и выехал за ворота. Его никто не удерживал: в крепости давно привыкли, что он уходит и возвращается. Но сегодня Берко проехал мимо часового, опустив глаза. Хотелось сказать: «Передайте Лену...». Он прикусил язык. Лену и сотнику строго-настрого приказано следить за ним. И приказ никто не отменял – он бы первым узнал. А Берко сейчас направлялся именно туда, куда его приказано было не пускать, – в дом наместника.

Он пел всю дорогу, и когда конь зацокал по знакомому мощеному двору, совсем не удивился, что его не видят. Соскочил с седла, подошел к темнице Черета. Стражники, зачарованные песней, сами открыли засов, распахнули дверь. Парнишка сощурился, ступил на шаткий пол, вот он – Черет, крохотная прозрачная фигурка. Измученное лицо и светлые глаза Лена. Но какой же он маленький. Берко подхватил водовика на руки, прижал к груди, вплетая в чары мелодии еще один волшебный мотив. Черет прерывисто вздохнул. А мальчика словно ледяной водой окатили: он понял, что в глазах водовика нет узнавания, вообще нет ничего человеческого – только беспокойная речная вода. Берко сбился, умолк. И снова подхватил ускользающий мотив: «Не смей сдаваться! Держись!». Выскочил из сарайчика. Уже не заботясь о том, что его увидят...