Одной крови - [15]

— Жену? Здесь?

— Да. Оба еле дышат, а, говорят, умудряются ругаться. И даже, говорят, дрались как-то раз.

— С ума сойти. Дрались.

— Да.

— Да.

Женщины замолкают. Снова молча смотрят на линолеум.

Нас пригласили в кабинет.

У окна роскошная женщина в белом халате с улыбкой от уха до уха. Весь стол заставлен цветами. На подоконнике закипает вода в электрическом чайнике. А вот уже и вазочка с шоколадными конфетами откуда-то взялась. У нас ощущение, что мы не на приеме у врача-онколога, а на летних каникулах у бабушки. Когда Антонина Андреевна заговорит, появится другое ощущение. Мы не у бабушки. Мы герои из добрых советских комедий. Даже если она сейчас подпишет смертный приговор, мы в это не поверим. Ее живой, очаровательный и по-домашнему уютный голос сбил нас с толку: где мы? Это точно больница? На ней — белый халат. На нас — бахилы. Значит, больница.

Но больше в этом кабинете больницу ничего не выдавало:

— Ребята, чуть попроще лица. Марианна все про вас рассказала. Теперь расскажите и вы.

— Меня зовут Юля…

— Да нет, это я знаю. Мне бы взглянуть на твои бумаги.

Юля протянула снимок и бумагу с заключением врача. Антонина Андреевна ровно на секунду подняла снимок на свет. Столько же она читала заключение:

— Теперь покажи мне свою красивую шею, милая. Так. Так-так. Подними подбородочек. Ну понятно. Вот мы и познакомились поближе.

— Поближе?

— Ближе некуда, родная моя. Видишь вот это большое белое пятно на снимке?

— Вижу.

— Это конгломерат увеличенных лимфоузлов. Слева над ключицей — тоже увеличенный лимфоузел, благодаря которому ты поняла, что происходит что-то неладное. План очень простой: в течение недели тебе придется практически пожить у нас. Ты сдашь анализы, мы проведем гистологическое исследование этого надключичного лимфоузла. И тогда все будет понятно наверняка. Но если тебе интересно мое мнение, то я уже сейчас понимаю, что с тобой.

— Мне чрезвычайно интересно ваше мнение.

— У тебя, скорее всего, лимфогранулематоз. Он же — лимфома Ходжкина. Называй, как тебе больше нравится.

— Мне никак не нравится.

— Правильно. Если совсем просто — у тебя, скорее всего, рак лимфатической системы.

— Все-таки рак.

— Я знаю, что ты сейчас чувствуешь, моя хорошая. Я знаю, что ты сейчас вернешься домой и сначала полезешь на стенку, а сразу после — в Интернет, читать про свои прогнозы на выживание. Знаю, что будешь паниковать и задавать себе целую кучу ненужных вопросов. Ты все это будешь делать, несмотря на то что делать этого не надо. Но прежде чем мы расстанемся до завтра и прежде чем ты начнешь совершать ошибки, я хочу сказать тебе честно и откровенно вот что. Твой предполагаемый рак хорошо изучен. Мы хорошо умеем его лечить. Статистика говорит о том, что, если случай не сильно запущенный, выживает абсолютное большинство заболевших. Степень запущенности покажут дополнительные анализы.

— Ясно. Спасибо.

— Вот еще что. У тебя в заключении, помимо прочего, пишут нехорошее про забрюшинные лимфоузлы в пределах области сканирования. Мы это тщательно перепроверим, это важная деталь: если речь идет о том, что лимфоузлы поражены локально, только в пределах грудной клетки, — это один разговор. Если речь идет о том, что безобразие распространилось ниже, — разговаривать будем немного по-другому.

— На повышенных тонах?

— Для этого другого разговора нет пока никаких оснований. Сдаем анализы. Завтра в девять утра я вас жду.

* * *

Дорога от больницы до дома все та же — через волшебный лес, затесавшийся по какому-то недоразумению между московскими высотками. Путь, который должен был занять у нас полчаса, на этот раз занимает все полтора. Мы едва передвигаем ногами. Не замечаем ни корней, сильно выступающих из земли, ни веток, бьющих нас по лицам.

Юля тихо плачет. Я пытаюсь найти правильные слова, хоть какие-нибудь слова, чтобы успокоить ее. Но не нахожу. Начинаю сам терять контроль над собой. Физически ощущаю страх. Волшебный лес кажется зловещим, мрачным, злым. Дубы — не дубы, а уродливые гигантские монстры с кривыми морщинистыми рожами. Солнечные лучи, пронзающее густые зеленые кроны, больше не солнечные, а лучи холодного, синюшного, мертвого неонового света. Я чувствую, как этот убийца идет за нами, наступает нам на пятки. Оборачиваюсь, а он отскакивает и прячется за стволом жирного дерева-урода. Идем дальше — и он снова идет за нами. Обхватывает горло жены и сжимает длинными когтистыми пальцами. Я пытаюсь ослабить его хватку, но ничего не выходит. Рак царапает нам лицо. Он завладел всем моим сознанием. Парализовал здравый смысл. Сбил с ног. Он все сильнее впивается в горло жены. Жена кашляет. Нас преследует убийца. Он свисает с деревьев. Стелется по земле. Как обезьяна, прыгает с ветки на ветку. Издевается, кидает в нас желудями и хохочет, обнажая желтые гнилые зубы. Я уворачиваюсь от желудей и думаю о том, сколько еще людей прямо сейчас возвращаются домой из онкологических больниц? Сколько людей проснулись сегодня и нащупали у себя на теле что-то лишнее? У скольких людей это слово — рак — звучит в голове оглушительным мерзким звуком? Этот звук не убавляется на эквалайзере. Нельзя закрыть уши руками и перестать его слышать. Этот звук, начинающийся резким «ррррр», — гадкий и скверный. Многие люди, которым в жизни довелось услышать этот звук, сейчас лежат в сырой земле. Я не могу об этом не думать.