Одной крови - [16]

Теперь этот звук прозвучал и для моей жены.

Ерундовая шишка над ключицей. Застарелая простуда. Перенесенный на ногах грипп. Туберкулез.

Нет.

Лимфогранулематоз. Лимфома Ходжкина. Рак. У моей жены — скорее всего, рак.

14

Мы были потрясены новостью про Юлину маму. Сильно переживали. Мы были ошарашены, растеряны, но при этом знали, что, например, в США рак груди при ранней диагностике вылечивается почти в ста случаях из ста. Мы знали, что и в России с этот популярный вид рака научились укрощать. Мы знали… не знали, а были уверены, что все будет хорошо. Нам и в голову не приходила мысль, что мама может умереть от рака. Поэтому тогда это слово — рак — перепугало нас не так сильно, как напугает чуть позже.

Юля уехала выхаживать Татьяну Алексеевну. Я остался с сыном. Ну, думаю, нет худа без добра. Побуду со своим полугодовалым малышом. Лучше друг друга поймем. Подружимся. Полюбим друг друга еще сильнее. Разве это не полезный опыт?

* * *

Все инструкции висели на холодильнике. Утром — двести пятьдесят граммов смеси с добавлением трех ложек каши. Обед, полдник и ужин. Разные цифры: во сколько он точно должен спать, во сколько купаться, во сколько любимый мультфильм по телевизору.

На полочке целый стратегический запас конины в баночках. Другое мясо вызывало у Луки аллергию. Миллиард подгузников под кроватью. Виниловый проигрыватель, пластинки, макбуки — под потолком: Лука начал проявлять ко всему этому нездоровый интерес, мы решили добро спасти.

Нашу первую ночь вдвоем мы провели, как и все следующие. Лука спал на середине большой родительской кровати. Я лежал у самого края, трепетно держал его за ручку и охранял его сон — будто бы он был в опасности. Только под утро я проваливался в забытье. Но очень ненадолго.

Семь утра. Сын давно на ногах. На коленях, если быть точным. На коленях и на моем лице, если еще точнее. Есть люди, которых я никогда не смогу понять — родителей с мешками под глазами, которые, натужно улыбаясь, рассказывают всем вокруг, как это просто — иметь маленького ребенка. Разве это просто — изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год, несмотря ни на что, несмотря на бессонницу, несмотря на то что до двух ночи мыл полы (иногда два часа ночи — это единственно возможное время, чтобы помыть пол, потому что все остальное время ты занят другим), несмотря на то что у малыша всю ночь болел живот и он по этому поводу орал что есть мочи, просыпаться в семь утра? Конечно, мастера йоги учат нас просыпаться каждый день с первыми лучами солнца. Но это совсем другое.

Скорее всего, эти родители лукавят. Они еще слишком молоды, чтобы вот так по-старчески просыпаться в семь утра, прислоняться к радиоточке, завтракать и получать от этого удовольствие.

Я думал, что на вторую неделю я точно привыкну. Но не привык ни на вторую, ни на третью. Ни на четвертую. Я уставал. И усталость эта копилась. Очень хочется спать. Пожалуйста, Лука, еще полчаса. Просто полежи рядом. Папа не выспался. Все еще спят. Все собачки. Все котятки. Все птички. Все гребаные позитивные диджеи утренних радиоэфиров. Давай и мы поспим чуть-чуть. Глаза закрыты. Не верится, что начался новый день.

Вытаскиваешь себя из постели. И приходишь в оцепенение. Не столько от смертельного желания поспать, сколько от осознания того, что впереди долгий новый день. И он, черт возьми, ничем не будет отличаться от вчерашнего. Или завтрашнего. Никаких новых событий. Никаких новых людей и эмоций, как это было в командировках.

Маленький ребенок — это строгая дисциплина. Строжайшая. Почти как в армии. Ты четко понимаешь, что тебя ждет через пять минут. Или через пять часов. Встал, поели, поиграли, оделись, вышли на улицу, прокатились с горки, уснули. Встали, поели, поиграли, оделись, вышли на улицу, прокатились с горки, уснули. Встали, поели, поиграли, оделись, вышли на улицу, прокатились с горки, уснули. Иногда меняем игрушки на другие игрушки. Иногда меняем горку на качели. И уже это ничтожное разнообразие — разнообразие. Этот набор действий влияет очень сильно и очень странно. В голову лезут эгоистичные мысли: а где во всем этом я сам?

Дня через четыре горок и игрушек я попытался выцарапать хоть десять минут в день на себя. Но всякий раз, когда ложился на диван и открывал фейсбук, накатывало чувство вины: мой сын скучает на полу с неваляшкой, а я уставился в ленту друзей, постящих котят и белочек. Какого черта? В итоге я сползал к Луке и неваляшке. Или плелся на кухню готовить конину. Готовить, конечно, громко сказано. Просто открывал баночку.

Еще из пугающего. Он не разговаривает. Я все время что-то рассказываю, пою. Включаем новости, я объясняю Луке, где корреспондент врет. Садимся листать книжку, я с выражением читаю и стараюсь вжиться в образ лирического героя «Доктора Айболита». Едим конину, я скачу, как лошадка, по комнате, рассказываю про вегана Моррисси. А он молчит. Ничего не отвечает. Разговор в одну сторону. Разве это общение?

В нашем подмосковном городке, куда мы на время вернулись после рождения Луки, был небольшой лес. Ну как лес? Сосновый парк. Там тихо и приятно. Там ничего не происходит, хороший воздух и, как в Варанаси, за последние десять тысяч лет ничего не изменилось. Просто вековечные сосны раскачиваются на ветру. И все. Идеальное место для прогулок с детьми. Этим там и занимаются местные мамочки. Туда ходили и мы с Лукой. Там мы проводили по четыре часа в сутки. Разговаривали с деревьями, охотились на дятлов, устраивали свой собственный «пикник «Афиши»». Я включал маленький магнитофончик с песнями Кортни Лав. Лука почему-то любил вдову Курта Кобейна и легко и безмятежно засыпал под ее истерики.