Однажды замужем - [6]

Линка умоляюще глянула на мать, и та повернула к остановке такси.

— Вы куда?! — прикрикнула на них дама в белых джинсах, когда они пробрались к светлой дощечке с черными шахматными клетками. — Во-он откуда очередь. Смотреть лучше надо, деревня!

Линка и мать послушно повернули головы, куда показывала дама в джинсах, потом глянули друг на друга и решили направиться к метро.

— Мам, чего они такие злые? — удивилась Линка.

— Кто?

— Ну, они… москвичи.

— Они не злые, Линка, — наставительно ответила Антонина Владимировна. — Они озабоченные.

— Нет, злые.

— Наша Катя разве злая? — возразила мать.

Старшая сестра Антонины Владимировны — Екатерина Владимировна — когда-то вела начальные классы. Высокая, поджарая, с тугой баранкой русой косы вокруг головы, она все делала не торопясь, с достоинством. Говорила тоже медленно, словно диктант диктовала. Линка, пока не пошла в школу, думала, что все учителя такие — неторопливые, гордые и непременно с косой.

Екатерину Владимировну любили все: и дети, и родители, и коллеги-учителя. Но она ни с того ни с сего вдруг взяла и ушла на пенсию. Сразу же, как ей исполнилось пятьдесят пять, день в день.

Почему? Зачем? — Линка этого не могла понять.

В прошлом году, когда Екатерина Владимировна приехала летом в Отрадное, Линка подслушала их разговор с матерью.

Возле старой церкви, отданной под клуб, в котором Линкина мать работала заведующей, цвела белая акация. Рядом строили новый клуб — мать добилась. Она охотно рассказывала тете Кате, сколько ей пришлось для этого изъездить, исходить, тома бумаг исписать.

Устроились втроем на деревянной, нагретой солнцем лавке, вдыхали жаркий аромат белой «кашки» и разговаривали. А Линка уткнулась в раскрытую геометрию и в пятый раз читала одну и ту же теорему.

— Все же уходишь? — донимала вопросом Антонина Владимировна сестру. — Почему? Ты же любишь детей. И они тебя любят. Ну почему?

— Да, люблю. Вот поэтому и ухожу, — отшутилась Екатерина Владимировна.

— Не понимаю, объясни, — настаивала мать.

— А что объяснять-то? Просто я уже не знаю, как учить, как воспитывать.

— Ты-ы? — рассмеялась мать. — Заслуженная учительница с двадцатилетним педагогическим стажем — и не знаешь?

— Представь себе. Чем дальше учу, тем больше думаю: «Господи, чему я их учу? Как учу?!»

— Ну ты даешь! — на полном серьезе восхитилась мать. — «Чему, как?» По плану же, по программе…

— Да, да, — согласилась Екатерина Владимировна. — И по плану, и по программе. Тысячу раз заверенной и перезаверенной… В том-то все и дело. — Она откинулась на спинку лавочки, глядя, как в песочнице напротив играют дети.

Тетя Катя смотрела на них и улыбалась.

— Хороший у них смех, правда, Тоня? — повернулась к матери. — Взрослые так не умеют смеяться.

— Да, — согласилась мать. — И глазенки горят, смотри-ка.

— Вот с такими горящими глазами они приходят в класс, — почему-то вздохнула тетя Катя. — А ты заметила, Тоня, как быстро тускнеет взгляд у школьников?

— Может, становится более осмысленным?

— Не-ет. Именно тускнеет. Знаешь, Тоня… Когда я первого сентября вхожу в первый класс, я вижу только глаза… Ты не представляешь, как они смотрят! В старших классах — уже не то. А вот первочата… Когда я видела эти глаза, вдруг начинала понимать, что обманываю детей. В чем и как, я, пожалуй, не смогла бы тебе сказать, но — обманываю.

— Обманываешь? Ты?! — округлила глаза мать.

— Ну, если хочешь — мы. Дело-то не в этом.

— В чем тогда?

Тетя Катя не ответила, снова откинулась на спинку скамейки, прикрыла веки, вглядываясь в лица прохожих.

Линка знала эту ее особенность — читать лица. Тетка тут здорово натренировалась, и Линка с удовольствием это отмечала. Идут, скажем, по рынку, среди вечного праздника запахов, красок и несмолкаемого гомона, между прилавков во всю длину огромных базаров, переходя от одного ряда к другому — пробуешь, выбираешь, и у каждого следующего продавца выбор кажется лучше, чем у предыдущего. А тетя Катя никогда не пробовала, просто смотрела на продавца. И ни разу не ошиблась. Особенно Линка любила покупать с ней домашнюю простоквашу — каймак. В поллитровых банках, с розовой поджаристой корочкой — тут не очень-то попробуешь. А тетя Катя выберет всегда самую лучшую, глядя лишь на лицо торговца…

— У ребят, как у зверят, самые естественные реакции, — тихо произнесла тетя Катя. — Они не умеют лгать.

— А мы их учим — ты это хотела сказать? Нет, Катя, наша система образования…

— Ой, да какая там «система»! — разозлилась почему-то Екатерина Владимировна. — В том виде, в каком она сейчас существует, это не система, а… — запнулась, не найдя нужного слова.

— …землечерпалка? — пошутила мать, наткнувшись взглядом на работавшую на стройке клуба землеройную машину.

— Вот именно! — обрадовалась сравнению тетя Катя. — Черпаем, черпаем… С одного конца. И не знаем, как это отразится на другом… Помнишь, Тоня, Сердоликовый берег, недалеко от Феодосии? В шестьдесят третьем мы туда Линку от ангин лечиться возили. — (Мать, конечно, не могла такое забыть.) — Помнишь, какие мы там сердолики и аквамарины собирали? Так вот, знаешь, что теперь на этом месте? Щебенка! — Тетя Катя остановилась, давая матери как следует представить такое: грубый пыльный камень на месте желтого песка с вкрапленными в нем сердоликами, аквамаринами, хризолитами… — Щебенка! У меня соседка только что оттуда — рассказала.