Однажды в полдень - [8]

ОДНАЖДЫ БЕЛКА ОТ НЕЧЕГО ДЕЛАТЬ ПЕРЕОДЕЛАСЬ ПАУКОМ и в таком виде заявилась к нему в гости.

Завидев Белку, Паук не поверил своим глазам.

- Но… слушай…а не я ли это собственной персоной?– запинаясь, пробормотал он и прытко отскочил в самый угол своей паутины.

- Да, – сказал Белка. – Это ты и есть.

- Да быть того не может! – завопил Паук. – Так нельзя! То есть, я имею в виду: я – это ведь я, и больше никто?

Паука бросило в жаркий пот, и его волосатые ноги задрожали на ниточках паутины.

- Нет, конечно, так нельзя, – сказала Белка, – но тем не менее, против факта не пойдешь.

Она с трудом удерживалась от хохота, а Паук с таким же трудом удерживался на ногах. Ему казалось, что все вокруг заходило ходуном и мир рушится.

С тонкой березовой ветки Белка очень осторожно переступила на паутину. Но одно дело – переодеваться Пауком, а совсем другое – уметь ходить по паучьей сети.

Уже через два шага ее ноги запутались в липких нитях.

- Помогите! – заголосила она. – Спасите!

- Вроде вон и голос не мой совсем, – усомнился Паук.

- Да ну Паук же, помоги! Это я!

- Что-то не верится мне, что это я, – сказал Паук, подступая поближе, чтобы рассмотреть самого себя. – Нет, – убежденно заявил он наконец. – Теперь точно. Не я это.

Белка тщетно боролась с паутиной, стараясь выпутаться, и в процессе борьбы отвалились ее паучьи ноги и обнаружился беличий хвост.

- Ах вон что, – расхохотался Паук. – Ну, какой же это я. А я-то струхнул…

Он повернулся, отошел на середину паутины, прилег и, после встречи с самим собой, забылся глубоким сном.

В конце концов Белке помогла выпутаться Цапля, Сверчок привел ее домой, а Жираф вечером сделал ей внушение, чтобы она больше не смела вытворять ничего подобного. У нее-то приключение закончилось благополучно, а вот Триф как-то на берегу пруда прикинулся Окунем, и с тех пор о нем больше никто ничего не слыхал.

- Триф? – переспросила Белка.

- Ну да, Триф, – отвечал Жираф.

Белка понурилась, распростилась с Жирафом, забралась в постель и в ту ночь спала крепким сном без сновидений.

БЕЛКА СИДЕЛА В ТРАВЕ НА БЕРЕГУ РЕКИ и предавалась унынию.

- И сама не знаю, с чего это я, – сказала она Муравью, – но вот что-то я такая бедная…

Она притронулась к щеке, проверяя, не катится ли по ней непрошеная слеза.

Муравей помалкивал и жевал травинку. В полуденном лесу воцарилось долгое молчание. Первой вновь заговорила Белка.

- А вот с чего, собственно, я такая бедная? – спросила она.

- Хм, – отозвался Муравей.

- Это не ответ, – возразила Белка.

- Неа, – согласился Муравей.

- Может, это просто частица меня, – сказала Белка, – ну, вроде как слабость к буковым орехам или вот мой хвост…

- Ну, – сказал Муравей.

Белка вздохнула. Снова воцарилось молчание. Поднялся ветер, и небо над лесом заволокло тучами.

- Пойдем-ка пройдемся, – сказал Муравей.

- Пойдем, – сказала Белка.

И тут, прямо у себя над головой, они заметили Шмеля, примостившегося на нижней ветке плакучей ивы. Услышав их разговор, Шмель пришел в совершенное расстройство и разрыдался.

Белка подняла голову и увидела мокрые глаза, усики и пушистую шубку.

- Ну а ты-то с чего такой бедный? – спросила она.

Шмель унял рыдания.

- И это ТЫ спрашиваешь? – всхлипнул он.

Белка кивнула и оставила расспросы.

Начал накрапывать дождь. Звери молчали.

Белка и Шмель были погружены в свои таинственные горестные мысли, а Муравья раздирали противоречия – пойти ему домой или нет. «Куда легче оставить развеселую компанию, нежели покинуть двух скорбящих приятелей, которые сами не знают, в чем причина их скорби и, более того, не узнают никогда», – думал он.

Над рекой, медленно помавая крыльями, пролетела Цапля, – покачивая головой, в слезах, со свалявшимися перьями, а у Окуня, выставившего голову из воды, вид был кислый и совершенно безутешный.

«Похоже, что они тут все в грустях, – думал Муравей, – а я-то чего жду?» Он занервничал, а потом и разозлился. И, когда мимо него, содрогаясь от громких рыданий, проковыляла Саламандра, с трудом поддерживаемая мертвенно-бледным Бобром, Муравей окончательно вышел из себя. Что такое, почему он, единственный из всех, не расстроен? Почему он остался непричастен всей этой скорби? Что вообще все это означает? Кто решает, впадать тебе в уныние или нет? Он топнул ногой, и лицо его исказила гримаса негодования.

Он направился домой широким шагом, один, в сумерках.

Но уже у самого дома на глаза его навернулись слезы, и гримаса исчезла с его лица, а шаг сделался короче. К своему невыразимому удовольствию, он, наконец, тоже пал духом. И тоже безо всякой причины. Его громкие всхлипывания перемежались воплями ликования. И, если бы не темнота, он бы вернулся назад к Белке, чтобы сообщить ей о том, как он несчастен.

БЕЛКА БРОДИЛА ПО ЛЕСУ, разыскивая Черепаху.

- Привет, Черепашенция, – поздоровалась она. Черепаха знала, чего от нее ждали. Она выбралась из зарослей на полянку и подставила спину солнышку.

Белка принялась начищать Черепаху, а та тихонько урчала от наслаждения. Когда панцирь засиял, Белка засмотрелась в него. Она разглядывала отражение себя самой – большой, рыжей, с этим своим пушистым хвостом и внимательными глазами.