Однажды темной зимней ночью… - [28]

– Наверное, просто запомнилась, вот я и подобрал, – сказал Таниэль, сам понимая, что врет. Не мог он запомнить новую мелодию так хорошо, чтобы столь точно ее воспроизвести.

Шесть долго глядела на него бесстрастным взглядом, затем вышла, не произнеся ни слова. Мори вытянул голову, чтобы посмотреть, куда она пошла. Входная дверь открылась, потом закрылась.

– Я так расстроил ее? – растерянно спросил Таниэль.

– Думаю, ей просто не хочется, чтобы мелодия привязалась и к ней, – успокоил его Мори и слегка улыбнулся: – Ей приходится проявлять осмотрительность, не то забьет себе голову не пойми чем, верно? Все, что попадает в голову, кричит слишком громко.

* * *

Решив, что Шесть сама вернется, когда захочет их видеть, Таниэль и Мори поставили пирог в духовку. Мори пошел мыться и держал руку под краном умывальника, ожидая, когда вода пробежит по проходившим через плиту трубам и нагреется, словно караулил момент маленького волшебства. Не будь они здесь, Мори и так знал бы, когда это произойдет. Таниэль наблюдал за ним и снова подумал, что друг сейчас выглядит куда более счастливым и менее дерганым, чем в городе.

Он даже что-то мурлыкал себе под нос. Боже, это опять была песня смотрительницы.

– Как думаешь, о чем в ней поется? – чуть погодя спросил Таниэль. – Я тебе скажу: песня про девушку и угря. Откуда я это знаю, я сам не понимаю.

– Хм?

– Ну, слова в песне.

– В какой песне?

– Ту, что ты сейчас напевал.

Мори растерянно посмотрел на Таниэля.

– Я не… знал, что пою. Приношу извинения. – Он дважды сморгнул с глаз мыльную воду и отступил от раковины, его лопатки напряглись и заострились. И снова он стал собой прежним, ранимым и хрупким. – И долго ты здесь торчишь?

Таниэль слишком засмотрелся на Мори и поздно спохватился.

– Да так, пару минут. Ты что?

– Прошу извинить. Виноват. Просто… помутнение нашло. – Мори протер глаза рукавом, будто снимая застилавшую их пелену. – Должно быть, разнежился тут в тепле и совсем отупел.

У Таниэля по спине все еще бегали мурашки.

– Давай, что ли, во двор выйдем.

Мори не мог не заметить, как расстроен Таниэль, потому что – вот ужас-то – постарался скрыть собственную неловкость, оттого и вспылил. Таниэль не подозревал, что Мори такой хороший врунишка.

– Сдается мне, нам самое время пойти слепить снеговика.

И они слепили снеговика прямо на пятачке огородной грядки, где у садовой стены намело особенно много снега. Следы Шесть вели дальше, в сторону мостика. Мори заметил, что Таниэль смотрит в ту сторону, и тронул его за плечо.

– С ней все хорошо.

– Знаю, – ответил Таниэль, качая головой. И снова у него с языка рвались слова, что от озера исходит что-то недоброе, что он не хочет позволять Шесть играть возле воды, но его опять остановила мысль, что тогда Мори потащит их домой, а сам он будет испытывать вину и чувствовать себя дураком. – Я… м-м-м… не спал, я проснулся – и глядь, снова стою на дворе.

Мори слегка кивнул, не то чтобы расстроенно или с сочувствием, а просто принимая сей факт к сведению. Он позволил признанию Таниэля повиснуть в тишине. А сам стоял, по-свойски прислонившись плечом к снеговику.

– Пожалуй, я куда больший домосед, чем думал, – заметил Таниэль, изо всех сил стараясь рассмеяться. – Думается, отъезд из дома нанес мне глубокую психическую травму. Постыдный конфуз. – Он пришлепнул еще одну пригоршню снега к боку снеговика, желая придать ему больше округлости.

Мори слегка поддал ему носком по лодыжке.

– Послушай, Таниэль. Здесь и правда есть что-то странное, мы оба это понимаем. Но что именно, я понятия не имею. Знаю только, что оно отключает верхнюю половину моего мозга. Вероятно, и с тобой что-то такое проделывает. Что-то довольно серьезное, раз ты начал ходить во сне. Если все так, пусть оно идет к черту. Ты хочешь вернуться в Лондон?

– Нет и нет! Даже думать не смей. У меня всего лишь расшатались нервы. Опять же, поезда ходить не будут. Не забывай: завтра Рождество.

– Шесть возвращается, – выглянув из-за снеговика, сообщил Мори.

Шесть, точно резвый щенок, знала всего один способ передвижения – вприпрыжку. Не открывая низкую калитку в заборе, она с разбега перемахнула через нее, но, увидев их, остановилась как вкопанная.

– Хороший прыжок, – на всякий случай поспешил высказаться Таниэль: вдруг она боится, что они не одобрят ее шалости[16].

– Зачем вы это слепили? – спросила Шесть. Она во все глаза смотрела на снеговика.

– Ну как же… это забава такая, лепить человека из снега.

Неужели он и правда никогда не лепил с ней снеговиков?

– Ага, – согласилась она. – Только это никакой не человек.

Таниэль оглянулся.

И увидел, что Шесть права. Это был совсем не человек. А нечто такое, чего он никогда не видел. Над ними склонялся гигантский паук чудовищного обличья, какого он никогда не смог бы представить, но тем не менее узнавал его той частью сознания, какая поведала ему песню смотрительницы.

Таниэль понимал, что он не робкого десятка. Но никогда прежде ему не приходилось видеть нечто настолько непостижимое для его разума. Ужас, сильнее какого он доселе не испытывал, сковал его члены, как удав кольцами, и сжал с невиданной ему прежде силой.