Однажды преступив закон… - [25]

После этого “гости” приходили еще дважды. В первый раз они явились втроем и от слов сразу перешли к делу. Валиев, прошедший суровую школу десантно-штурмового батальона, в течение пятнадцати минут вел среди них разъяснительную работу, в ходе которой гости почему-то падали, с размаху натыкаясь на различные твердые и угловатые предметы. Они почему-то пришли без оружия, если не считать ножа-бабочки, что лишний раз подтверждало и без того очевидную истину: им нужна была не голова Валиева, а доля от его доходов. Сергей Русланович с большим удовольствием выделил им ту долю, на которую, по его мнению, они могли рассчитывать, и гости удалились, спотыкаясь и поддерживая друг друга.

В следующий раз чеченцы явились впятером, и Валиеву пришлось туго, но и на этот раз ему удалось отбиться. Его изрядно помяли и повредили кое-что из оборудования мастерской, но в целом все закончилось лучше, чем можно было ожидать. Валиев решил, что непременно обзаведется оружием – хотя бы охотничьим ружьем – и будет спать с ним в обнимку: Осуществить этот план он не успел, потому что на следующий день к нему в гараж явился директор таксопарка Иван Валентинович Букашин и не терпящим возражений тоном заявил, что в одностороннем порядке расторгает договор аренды. Смотрел он при этом мимо Валиева и имел жутко оскорбленный вид – очевидно, в целях самозащиты.

– Погодите, Иван Валентинович, – сказал потрясенный Валиев. – Объясните толком, что стряслось? Плачу я вам аккуратно, ничем противозаконным у себя в мастерской не занимаюсь. В чем дело, черт возьми? Какая муха вас укусила?

– Никакие мухи меня не кусали, – неприязненно ответил Букашин. – Помещение понадобилось для производственных нужд. Кроме того, в последнее время здесь у вас вертятся какие-то лица кавказской национальности, драки какие-то происходят, шум, гам, нецензурная брань… И потом, вы здесь ночуете. Этого в договоре нет, так что будьте любезны в течение сорока восьми часов освободить помещение. Мне не нужны неприятности.

– Ах, вот оно что! – воскликнул Валиев. – Неприятности! Вот, значит, где собака зарыта! Иван Валентинович, дорогой, почему бы вам не сказать прямо, что произошло?

– А то ты не знаешь, – внезапно сменив тон, проворчал Букашин и устало присел на край верстака, не заботясь о том, что может испачкать свои серые в елочку брюки. – Позвонили мне. Сказали, чтобы гнал тебя взашей, иначе плохо будет. А у меня, братец, семья… Дочка на выданье. Как представлю, что эти скоты до нее могут добраться, прямо наизнанку выворачивает. Какая муха меня укусила… Это ты мне скажи, какая муха тебя укусила? Отстегивал бы им раз в месяц, и было бы все тихо-мирно, чинно-благородно… Работал бы и горя не знал. Чего ты в бутылку лезешь? Маленький, что ли? Не знаешь, как у нас в России дела делаются? Не подмажешь – не поедешь. Заработал – поделись с другими”. Вроде церковной десятины.

– Ты, Валентиныч, мне азбуку наизусть не декламируй, – сказал Валиев. – Россия – это одно, а Чечня – совсем другое дело. Ты хоть соображаешь, на что эти деньги идут? У тебя ведь, кажется, кроме дочки, еще и сын подрастает. Глядишь, как раз поспеет на Вторую Чеченскую. Может, ты меня сейчас подбиваешь заплатить за ту самую пулю, которой его убьют. Об этом ты думал?

– Ты что?! Что ты несешь? – испугался Букашин. – Да как у тебя язык повернулся такое сказать?

– Так ведь это же правда, Валентиныч. Я твоему Валерке только добра желаю, потому “зверям” не плачу и платить не собираюсь. Лучше сдохнуть.

– Сдохнуть – не проблема, – вздохнул Букашин. – Это у них в два счета… Только давай-ка ты занимайся этим где-нибудь подальше отсюда. А то ведь они с меня могут начать, с моей семьи. Я понимаю, что ты про меня сейчас думаешь, но пойми и ты, Русланыч: я-то в спецназах не служил, у меня, кроме милиции, защиты никакой нету, а милиция – сам понимаешь, какая это защита. Загубишь ты меня, Русланыч, ни за понюх табаку. Я-то здесь при чем? Семья моя в чем виновата, что ты из-за денег своих нас под пули подставляешь?

– Эх, Валентиныч, – вздохнул Валиев, но не закончил фразу. По-своему Букашин был прав. Все, чего он хотел, был покой и безопасность. Защищаться он не умел, и нельзя было ожидать, что он пожертвует своей жизнью и жизнями своих близких ради того, чтобы защитить Валиева от поборов. Оружие, которое, может быть, купят на эти деньги, – ерунда. Оружие купят все равно, не на эти деньги, так на другие. Не все такие дураки, как Валиев. Большинству людей своя шкура все-таки дороже шкуры какого-то абстрактного солдата, который, может быть, погибнет, а может быть, и нет. Да и когда еще это будет и будет ли вообще? Конечно, неприятно, что какой-то заезжий кавказец наступает тебе на глотку в центре Москвы, в сердце России, и при этом даже не считает тебя человеком – так, козявка какая-то, дойная корова, тварь бессловесная… Это обидно, но, как говорится, живая собака лучше мертвого льва. Подумав об этом и о многом другом, Валиев молча кивнул и, не откладывая дела в долгий ящик, стал демонтировать оборудование. Букашин немного постоял у него за спиной, глядя на сборы ничего не видящими глазами, а потом тихо вышел из мастерской, притворив за собой дверь.